Дорогой читатель (слушатель), «Сказка о Вьюжне» была создана, чтобы дополнить и расширить песни из альбома «Вьюжна». А также, чтобы тебе было веселее наряжать ёлку и готовить праздничный ужин.

Кроме того, очень важно, чтобы ты знал: мир ветров, Ледяная усадьба Хаар Силлиэ с Пайан-Жен, улеб-хёстами и их соседями ледяными великанами принадлежат Евгении Спащенко и взяты из её дилогии «Терновая ведьма». В «Сказке о Вьюжне» они присутствуют с великодушного разрешения Евгении Спащенко.

Где-то за Завесой бытия по соседству с нашим миром существует он — мир духов. Мы не видим их, но влияем на них, а они и видят нас, и могут на нас повлиять.

Человек, одержимый яростью, кричит, и за Завесой полыхает дух гнева, а пока мы сжимаемся от страха и ничего не можем сделать, наш внутренний милый дух меланхолии оборачивается демоном депрессии. Друг, осенённый духом любви, протягивает руку помощи, и шайтан отчаяния, терзающий нас из-за Завесы, снова становится джином надежды. Мы останавливаемся на мгновение, любуясь падающим снегом, и тревоги уходят, превращаясь в маленьких бесенят, с которыми легко справиться.

Есть те, кто может заглянуть за Завесу — люди с волшебным воображением. Для них покачивание ветки, всплеск в реке, блеск солнца значат гораздо больше, чем для других людей. Они знают, что мир наполнен духами: злыми ли, как духи ярости, тревоги и депрессии, добрыми ли, как духи эмпатии, любви и уравновешенности, и природными духами — как духи рек, лесов, ветров и морей. Есть даже те, кто может не только заглянуть за Завесу, но и помочь сделать это другим. Правда, работают они чаще не с природными духами, а с добрыми и злыми, хоть и не делят их на плохих или хороших. Такие люди — жрецы недавно возрождённой богини Психеи.

Но речь здесь пойдёт не о об этих людях, хоть они и будут появляться в нашем рассказе, а о духах, духах природных. Когда-то Евгения Спащенко рассказала в «Терновой ведьме» о ветрах и метелице Хаар Силлиэ. А сегодня WaveWind во «Вьюжне» расскажет о духах сезонов — точнее, о Царице Зиме и её Зимней Охоте.

Но сначала познакомимся с Лето-ханом, Королевной Весной и Хозяйкой Осенью.

Там, в мире людей, день был в самом его разгаре, но тут, в мире духов, царила тьма. При всей любви Лето-хана к свету, сейчас темнота была ему на руку. Впрочем, темно было не везде — в центре засохшего поля горел дом. Ифриты, огненные джинны отваги и удали, некогда защищавшие эти земли, нынче стали шайтанами ярости и теперь жгли этот дом нещадно, и он, как в аду, горел не сгорая. Дым застилал небеса, не было видно ни луны, ни звёзд, ни капли чистого света.

Смуглая кожа и чернильные волосы пока служили отличной маскировкой Лето-хану, но ее нельзя было сравнить с абайями мрака, в которых чуть поодаль парили жар-птицы с Июнь-хатун. Эти чёрные покрывала окутывали их целиком и скрывали огненный свет, исходящий от жар-птиц.

Июнь-хатун постоянно фыркала, надевая абайю…

«Но прости, моя сияющая птичка, — извинялся про себя Лето-хан, — даже твоя розовая кожа светится солнцем, а о волосах твоих медовых и говорить нечего — увидят нас еще на горизонте».

След змейки струился в высокой траве. Таких перед каждым набегом отправлял на разведку Залтис-бей — малахитовый змий, хозяин Медной горы, повелитель ящериц и гадов. В этот раз его разведчицы подтвердили опасения Июнь-хатун — этих огненных шайтанов обратно в благородных ифритов превращать будет себе дороже. Слишком укоренились, слишком мощны, пришлось бы действовать долго и методично, но времени на это не было. И Июнь-хатун, как жрицу огня и солнца, это безмерно печалило.

Лето-хан шёл по следу змейки — следу медной жилы, пробивающейся из-под земли.

«Забавно, дом вон там, пройди через поле напрямик — и всё. Но нет. Добраться можно только по этой извилистой тропке. В войнах против людей было проще, но Летние Набеги на шайтанов интереснее. Простите, бывшие товарищи, было забавно добивать людей жарой в летних войнах, а потом устраивать засуху, убивающую урожай, но теперь мы по разные стороны».

Пожарище приближалось. Но абайи жар-птиц не пропускали света, ведь сделаны они были зимними пери из шерсти псов-тьмы Декабря.

«Знаю, моя солнечная птичка, — поглядывал Лето-хан на Июнь-хатун. — Для тебя хуже всего то, что эти абайи от месяца с зимним солнцестоянием. Надеюсь, янтарные серьги, что я приготовил, утешат тебя, моя милая сестрица».

Но пожар делал Лето-хана заметнее, и когда дом оказался в ста шагах, он обернулся львом, чтобы скрыться в жухлой траве и ступать ещё тише.

Ближе, ближе, шаг, ещё шаг. Выждать мгновение, подпустить первого ближе. И на огненного шайтана летит разъярённый лев, обращается в юношу, разит мечом и снова во льва, догоняет жертву, которая первой всё поняла и готова была дать дёру. Но с противоположной стороны поля уже летят Суховей, Сирокко и Самум, обрубая все возможности для побега.

«Совсем человечек обнаглел, перестал бояться, потерял совесть и вместе с ней — бдительность. Что ж, теперь тебе не уйти от возмездия».

Жар-птицы скидывают абайи, и всё озаряется светом, как в ночь летнего солнцестояния в Храме Солнца на Медной горе, когда Июнь-хатун устраивает огромный праздник и свет не заканчивается даже во тьме. Шайтаны сбиты с толку, в них летят солнечные лучи и огненные всполохи, они бы и рады подобраться к мерзким птицам, но лев с невероятной скоростью разрывает каждого.

Вдруг Лето-хан замечает, как один из шайтанов поддаётся очищающим огням Июнь-хатун и не погибает, но преображается. Что-то хорошее в этом человеческом гадёныше всё-таки осталось, жаль. И тут…

«Нет. Нет! Чокнутая ты жрица!»

Но поздно, Июнь-хатун начала для шайтана ритуал: она заключила его в шаровидную солнечную клетку, поднесла по воздуху к себе и начала накладывать световые росписи-вязи.

«Иблис тебя дери!»

И Лето-хан сосредоточился на защите Июнь-хатун. О, она привлекла к себе внимание знатно, и толпы шайтанов бросились своему товарищу на выручку. Но и другие жар-птицы позабыты мерзавцами не были. Раз всполох, два — это Лето-хан не успел, и две жар-птицы отправились в Храм Солнца начинать свой жизненный цикл заново. Дракон Игни и драконица Соль с грустью, но заботой встретят два новых яйца в храмовом огне.

За это время Июнь-хатун успела-таки превратить шайтана в ифрита. Лето-хан расслышал: «О! Мой маленький огонёк, я никому тебя не отдам».

«Надеюсь, этот человек стоил того, чтобы дать ему шанс такой ценой».

Шайтаны нападали из огненного дома толпами. Те редкие, что пытались бежать, натыкались на песчаную стену Суховея, Сирокко и Самума, и если решались туда войти, задыхались от песка и гасли. Однако шайтанов становилось всё больше, и Лето-хан начинал потихоньку уставать.

«Но хорошо, что вы, ребята, закоптили дымом небо и совсем про него забыли».

Только он успел об этом подумать, как над горящим домом разразилась гроза. С туч во вспышках молний на землю спрыгнула чёрная пантера, она обернулась амазонкой с обсидиановым копьём, пронзающим врагов, снова пантерой и снова девушкой, но теперь с луком молний. Июль-хатун, грозная летняя воительница, ничем не уступала Лето-хану в военном искусстве. Стало вполовину легче.

А на небе танцевали грозовые драконы. Пока жар-птицы выматывали шайтанов, не давая им взметнуться до небес, драконы разили их молниями, оглушали громом. Старые перерождённые боги-громовержцы. В свое время они не испугались грозовой Июль-хатун, женщины, мастера тактики, посчитали её достойной и встали с ней рядом.

Хлынул ливень, и оттого, что большинство шайтанов были некогда огненными ифритами, битва резко пошла на убыль. Кто-то был убит, кто-то растерзан, кто-то рассыпался в прах от молний, а те, кто не был сражён, под дождём гасли на глазах. Дом перестал гореть, затлел, а потом и вовсе уснул пьяным сном.

Лето-хан вытер пот и грязь с лица, оглянулся, понял, что часть дела сделана и опасности больше нет, а потом устремился к Июнь-хатун, сидящей на земле и сжимающей две чёрные абайи. Те жар-птицы верно решили, что Лето-хан не сможет им помочь, и правильно сделали, что пытались скрыться в ночи.

«Лучше бы сражались, так было бы больше шансов», — попытался оправдать себя он, но совесть колола, он знал, что их расчёт был верен.

Подойдя ближе, он увидел, что обе абайи разорваны в клочья.

«Августа-хатун меня убьёт».

— Августа-хатун тебя убьёт! — В чёрных глазах горел гнев. — В прошлом году всё, что вырастила, всё, что заработала, она отдала за эти чёртовы абайи малышкам зимним пери и Царице Зиме. Хорошо, что им так нужны наши запасы! Залтис-бею в сокровищницу не упало ни монеты, ему нечего было предложить Хозяйке Осени. Я с одним только Рогом Изобилия пришёл к ней как дурак, ни подарков, ни торговых предложений, ни хрена! То ещё Бабье Лето выдалось.

Июнь-хатун молчала. Пара жар-птиц, дев с огненными крыльями за спиной, присели рядом с ней, обняли.

— А сколько стоит вырастить и воспитать заново двух жар-птиц, ты подумала? Они в бой смогут пойти только лет через двадцать, да и то, может, не захотят. Августа-хатун тебя точно убьёт. И меня заодно. Насадит тебя на один свой воловий рог, а меня на другой, и будет хохотать, как злобная Пасифая, каждый раз, когда мы назовем ее мирной сестрицей. А райские птицы яблоками своими закидают, будешь потом синяки сводить.

— Не закидают, — промолвила Июнь-хатун. Кажется, она тихо плакала. — Алконост и Сирин слишком их для продажи берегут.

— Ну, тогда гранатами.

— Для гранатов не сезон. Да и Рарог не позволит, он гранаты у райских птиц скупает ящиками и смакует каждую ягодку.

Лето-хан помолчал пару мгновений.

— В следующий раз вместо тебя командовать жар-птицами возьму твоих четырёх фениксов. Поняла?

«И никаких серёжек».

— Хорошо… — Смиренный голос, лёгкий всхлип.

На поясе Июнь-хатун в золотой клетке мирно спал маленький ифрит. Ему ещё требовалось воспитание, но он казался совсем спокойным, ни дать ни взять дух благородства. Июнь-хатун подняла янтарные глаза на Лето-хана.

— Он на войне ногу потерял. На такой же войне, на которой мы раньше иногда шайтанам помогали ради забавы. Когда ты Султаном был, помнишь?

Лето-хан помнил, но слабо: когда климатический оптимум сменялся ледниковым периодом, он сбрасывал часть своей мощи, и, к сожалению, вместе с ней часть себя, и помнил в итоге не всё. Последняя катастрофа случилась в XIV веке: уйма извержений вулканов, чей пепел застилал небо, задремавшее солнце, умаление дыхания пашен и пастбищ из-за того, что людей больше интересовала война, нежели урожай и скот — всё это замедлило танец теплых и холодных течений, бедняга Гольфстрим пострадал сильнее всех. И могущественному Султану Лето тогда пришлось в очередной раз умерить свою власть и снова стать Лето-ханом. Ну что ж, зато он не реинкарнировал, как многие другие духи, когда их настигали резкие перемены, и сохранил личность.

Июнь-хатун продолжила:

— Он спился, потому что стал калекой, потому что был военным до мозга костей, хотел родине служить. И всё пошло прахом... — Она снова взглянула на мирного ифрита. — А теперь у него есть шанс, если пойдёт к жрецу Психеи.

— Ногу потерял. Тьфу. Двадцать первый век на дворе, — фыркнул Лето-хан, но уже гораздо спокойнее. — Нет бы заняться чем-то толковым. Но ведь жену по работам гонять, винить во всех грехах, а потом бить до одури куда приятнее, да?

Это было так странно, казалось, что армии шайтанов должны собираться на полях сражений, где толпы людей убивали друг друга. Но нет. Самые большие армии создавал один человек.

— Пойдём, ей нужен твой свет.

Он взял её за руку, и они вместе подошли к дому. Грозовые драконы спустились с небес, Июль-хатун ждала, опираясь на копьё. Она почти сливалась с ночью кожей цвета жжёного кофе. Высокий округлый лоб, из пушистой косы выбиваются непослушные кучерявые завитки. Гибкая, высокая, в кожаных доспехах, ждёт приказа и выполняет — вот на кого всегда можно положиться.

— Ну всё, готовы? — спросила Июль-хатун.

Лето-хан кивнул.

Грозовые драконы повернули головы к воительнице, она подняла копьё, и они исторгли из глоток голубые и золотые молнии. Июль-хатун стукнула копьём о землю, в воздухе раздались раскаты грома, а молнии через твердь устремились к дому. Тот дрогнул. Июль-хатун стукнула о землю ещё раз, ещё и ещё, и дом не выдержал и рассыпался прахом.

Суховей со своими братьями подошёл и одним взмахом сдул пепел.

В центре сгинувшего дома бил родник. Был он грязным, маслянистым, пах, как мёртвая коровья туша на жаре, над ним кружили навозные мухи. А из прогнившего родника глазами, полными тоски, смотрел шайтан, бывший некогда джинном-маридом.

Июль-хатун села рядом, распустила курчавые волосы, по которым побежали маленькие голубые искры, и поместила руки прямо в зловонную жижу. Она запела песню, одна в тишине, мягким тёплым голосом с лёгкой хрипотцой. Мелодия не была идеальной, стройной, но зато такой душевной, что шайтан заслушался. Бывшему мариду вспомнилось детство и такой же июль, как сегодня, когда посреди солнечного дня могла разразиться такая же потрясающая гроза, и всё ещё было, и жизнь была впереди, и совершенно точно не хотелось умирать. Совсем не хотелось умирать из-за той боли, что причинял самый родной человек. А чего хотелось? Хотелось, чтобы после такой же потрясающей грозы взошло сияющее солнце, а небо улыбнулось двойной радугой.

Маленький луч пробился, и здесь, в мире духов, хватило только его одного, и Июнь-хатун стала шёпотом возносить молитвы солнцу, что не преминуло ответить на зов своей жрицы. Ночь уходила, рассвет разукрасил очищенные от водной тяжести облака в нежно-розовые оттенки.

Шайтан в руках Июль-хатун успокаивался, очищался. И вот уже чистейший голубой родник с романтичным, меланхоличным маридом сверкает, сияет на солнце.

Лето-хан достал из мешочка семечко, что дала ему Августа-хатун, семечко одного из тех плодоносных дерев, что росли в её Ирийском саду.

«Груша, кажется. — Лето-хан принюхался. — Точно, пахнет грушей».

Лето-хан опустил семечко прямо в родник, и под светом солнца оно проросло молодым крепким ростком. А родник вдруг разлился на тысячу ручейков, пронзил ими иссохшую землю, и корни сухих высоких трав наконец-то почувствовали жизнь.

«Скоро это поле зацветёт. И с той женщиной тоже всё будет в порядке».

Они возвращались домой на Ирийский полуостров, что каждое лето раскрывался миру, как венчик цветка раскрывается солнцу, и распространял своё тепло повсюду.

За этот малый ледниковый период в жизни Лето-хана многое изменилось. И изменилось не из-за цикличности климата, а из-за людей: войн становилось меньше, жизнь проще и легче, наконец можно было обойтись без обязательной для всех страды, чтобы не умереть с голоду зимой. Лес, море, солнце стали источниками желанного наслаждения. И Лето-хану это нравилось. Нравилось купаться на Ирийском побережье, сражаться с волнами, а потом выходить на песчаный берег, обсыхать в горячем песке, липнущем к телу многочисленными любовницами-песчинками, которые после, удовлетворённые, спадали с него на постель земли, погружаясь в сон, полный неги. Нравилось ходить по раскалённым степям, обернувшись гривастым львом, гоняясь за дичью вместе с Июль-хатун, а потом мирно дремать на коленях Августы-хатун в тени садов под трели певчих птах. Нравилось забираться на вершину Ирия, в Храм Солнца, к Июнь-хатун и целый день загорать на крыше под боком у Соль и Игни.

И больше Лето-хан не хотел воевать с людьми. Нет. Теперь он хотел большего. Хотел, чтобы всю эту радость с ним мог разделить каждый в мире. Чтобы все ждали лета, любили лето, а не боялись летних войн и не страшились того, что пара ошибок приведёт к голоду зимой. Ему хотелось, чтобы лето давало людям жизнь, радость, счастье и новые надежды. Чтобы рождались люди, которые называли бы себя детьми лета и обожали его.

И когда однажды он узнал, что Царица Зима по примеру его Летних Набегов, что раньше были Летними Войнами, тоже сменила войну с людьми на охоту за духами, терзающими их, был чертовски счастлив.

Поздний рассвет розовым туманом окутывал спящий Яблоневый дворец. Он тянулся к кружевным шпилям и проверял их на остроту, как палец — кончик иголки. Но сегодняшнее утро чем-то незримо отличалось — быть может, внезапно ранним щебетом севшей на подоконник птички. Королевна Весна открыла глаза. Поначалу её удивило, что Апрель не спал рядом, но, взглянув в окно и увидев, что сегодня проснулась за несколько часов до того, как солнце войдёт в зенит, она поняла, что в этом году Март — её рыцарь-защитник — одержал победу над Февралём. А значит, Апрель уже собрал всех фейри и начал подготовку к поездке по Терре. Что ж, зимние сны до полудня подошли к концу.

Иногда она думала, что отдавать власть мужчинам…

«Кхем, нет, не отдавать, а слишком много делегировать», — поправила она себя.

…приведёт её на ту же дорожку, что и её предшественницу — Весну-Красну. Та многое доверяла своему мужу Ярило — духу весеннего равноденствия. Он сильно переживал, что в патриархальном мире во главе семьи была его жена, а не он, и Весна-Красна долгое время шла ему навстречу. Но потом она влюбилась в Морозко, который не был связан с ней сезонной властью, с которым ей нечего было делить, и покинула Ярило. Для духа весеннего равноденствия, её правой руки, её глашатая, любящего её всем сердцем мужчины — это был страшный удар. Но он надеялся, что его возлюбленная всё же вернётся к нему, он верил, что они созданы друг для друга. Но время шло, и в какой-то момент Ярило совсем потух. И тут у Весны-Красны и Морозко родилась Снегурочка. Это свело его с ума, и всё закончилось большой трагедией.

«И теперь здесь я, вместо Морозко Мороз, а вместо Ярило… до сих пор неизвестно, в кого или во что реинкарнировал несчастный Ярило».

Но самым правдивым казалось, что его дух, страждущий обрести покой во взаимном желании и любви, перешёл в Леля и Купаву — людей, бывших в то время жрецами весеннего равноденствия, от чего они стали бессмертными и вошли в мир духов. К сожалению, его отчаяние и безумие затронуло третьего жреца Ярило — Мизгиря, который, подобно Ярило, обезумел от неразделённой страсти. Несчастный пытался соединить свою судьбу со Снегурочкой так же упорно, как Ярило старался вернуть Весну-Красну. Но в итоге Мизгирь утонул в бурном потоке, которым стала злосчастная Снегурочка, а Ярило исчез в час равноденствия.

Но Королевна Весна надеялась не повторить тех же ошибок: Апрель казался влюблённым в неё по уши, и ему было неважно, кто главный в семье, оттого их любви ничего не угрожало. Март упрямо чтил традиции, а Майе не за чем было тянуть на себя одеяло — между подругами царила не только гармония, но и глубокая женская солидарность.

Что ж, пора было вставать. Королевна Весна надела на обнажённое тело шёлковый пеньюар с орнаментом цветущей вишни и открыла дверь спальни. За порогом, как и ожидалось, ждал один из мартовских котов, тот, что в сапогах. Он снял шляпу с пушистым пером, поклонился и протянул ей запечатанный золотым полнолунием конверт, после чего цокнул каблучками и исчез.

Коты, как волшебные, так и обыкновенные, ходили за Мартом, будто привязанные. Её фрейлины нимфы шептались, что это из-за того, что Март носил, не снимая, на толстой цепи большой медальон с изображением Кота-Баюна. Из весенних духов Март был самым древним, возможно, он был самым древним и из всех сезонных духов вообще. Хозяйка Осень утверждала, что именно он сразил предшественницу Царицы Зимы, которая не хотела отдавать свою власть и устроила позднеантичный малый ледниковый период, кульминацией которого было похолодание 535—536 годов — одно их самых первых жутких событий последних двух тысяч лет.

«Правда, имени этой предшественницы Хозяйка Осень не называет. Наверное, просто не знает. Поди родилась тогда же, когда и Царица, но делает вид, что древнее».

По легенде победил Март не один, а в обществе Кота-Баюна, которого из ныне живущих никто не видел. И что вроде как уставший, спящий дух легендарного кота до сих пор дремал в том самом медальоне. И что Март, если Царица Зима не сдержит их договорённостей, сможет призвать его вновь.

Несмотря на свою древность, Март выглядел отлично. Возможно, его питала их весенняя страна — Дол Юности. Но фавны — музыканты и сказители, хранители лесов и гор, друзья её фрейлин нимф — утверждали, что в старых текстах песен к имени Марта подставлялся женский артикль la, а не мужской el, поэтому, может быть, Март не сохранивший юность мужчина, а переодетая женщина средних лет.

Королевна Весна позвонила в серебряный колокольчик, и стайка болтающих нимф влетела в её покои. Пока Королевна читала письмо Марта о его победе, написанное в традиционном стиле, который никто, кроме него, не использовал…

«Что, впрочем, мило».

…фрейлины уже одели её в платье из зелёной парчи с золотой вышивкой и занялись белокурыми русалочьими волосами, заплетая их в замысловатую причёску.

— Передайте друидам, что я приму их в обед в Яблоневом саду, — отдала распоряжение Королевна одной из нимф. — А то у Круглого стола сегодня до самого вечера будет не протолкнуться.

Лунный кролик — фамильяр Королевны Весны — проснулся от щебетания внезапно оживившихся нимф. Всю зиму он просыпался только на пару-тройку часов, чтобы поесть и получить от хозяйки порцию ласки. Но, кажется, сегодня настала пора окончательно проснуться.

— Знаю, знаю, дружок. Но пора просыпаться и будить всю зелёную природу, спавшую, пока миром правила природа белая.

Вплетённые в причёску подснежники, корона из рогов оленя — и образ был готов.

Королевна Весна взяла на руки Лунного кролика и спустилась в большую залу: вместо колон свод подпирали деревья, чьи кроны в вышине переплетались друг с другом, тёплый весенний ветерок гулял здесь свободно, ведь залу от внешнего мира отделяли лишь длинные полупрозрачные занавеси, а посередине стоял большой круглый стол, изображающий солнце в объятиях полнолуния. Вокруг него собрались Апрель, Майя и все те фейры и фейри, которые хотели в этот раз поучаствовать в странствиях.

Королевна Весна подошла к Апрелю, своему рыцарю любви, поцеловала его в щёку и с улыбкой поздоровалась с Майей.

— Как всё проходит?

— Март получил ценные сведения от Снежинок, — ответил Апрель. — Его коты уже начали разведку. Но что-то в человечестве в этом году явно пошло не так — после Зимней Охоты осталось слишком много одиноких демонов. Видимо, произошли сильные потрясения в обществе, Март пишет, что прогноз на количество обострений душевных заболеваний не утешает. Так что работы в этом году нам с Майей и странствующим рыцарям по самую трясину.

— Но не волнуйтесь, Королевна, — поспешила сказать Майя, рыцарь цветов, — это будут хоть и многочисленные, но типичные детективные расследования. Демоны не помешают вам с друидами, нимфами и фавнами пробудить зелёную природу.

— Хорошо, значит, я смогу вам помочь, — кивнула Королевна Весна. — Пробуждающаяся зелень и тепло немного успокоят мелких бесов.

Королевна оглядела возбуждённую толпу своих поданных:

— Я смотрю, среди присутствующих нет Купавы и Леля.

— Ага, как только коты с вестями пришли, их и след простыл! — подтвердила Майя. — В этом году наши равноденственные старички и ревнители традиций отрываются.

Лунный кролик подёргал лапкой, довольный новостями, и хозяйка отпустила его размяться — к весеннему равноденствию он должен был полностью вернуть свою подвижность, ведь он был одним из важнейших участников церемоний. Но Королевне Весне было немного жаль Царицу Зиму: люди до сих пор на Масленицу ругали её самыми крепкими словами и даже сжигали её чучело. Новый век изменил значения блина с поминального на солнечное, но этого было недостаточно. Наверное, Март тоже это чувствовал, потому-то, возможно, его слабо раздражала та единственная ругательная песня, которую пели зимние духи на Гульбу.

— Когда будет готова моя Зелёная карета?

— Уже через три дня, когда из Ирия к нам прилетят грачи, — ответил Апрель. — Я только боюсь, из-за особой ситуации у людей в этом году турнир в честь Майского дерева и Цветочные игры пройдут не так пышно, а возможно, мы и вообще не сможем их провести.

У Майи расширились глаза, она уже было набрала воздуха в лёгкие, чтоб ответить, но её опередил возмущённый возглас с южной стороны Круглого стола:

— Что?! Нет-нет-нет! — Фарфоровая кожа на лице Клеманс Изор, мирной фейри, покровительницы поэзии и писательского мастерства, вмиг порозовела. — Я уже изучила все ваши графики! Академия весёлой науки не принимает отказов, Цветочные игры пройдут!

— Присоединяюсь к Клеманс! — воскликнула Майя, и Апрелю ничего не оставалось, как только покачать головой. — Даже чума не помешает мне провести турнир в честь Майского дерева!.. Уф! А теперь простите, но мне нужно оставить вас: пока раздавала майские распоряжения странствующим рыцарям, не успела проинструктировать «Буревестников».

«Буревестниками» Майя называла свой отряд фейри, единственную военную ячейку весенних духов. Фейри, входящие в неё, были прямыми потомками Туата Де Дананн. Когда-то Июль-хатун обучила их грозовой магии, и теперь по весне, когда они выбирались из своих холмов в Долине Юности, эти фейри часто взлетали в небо на своих молниеносных скакунах, и гром от копыт распугивал мелких бесов, а вновь образовывающиеся отряды демонов — вызывал на бой.

В основном же фейри предпочитали странствовать и разыскивать одиноких демонов, что, однако, не всегда было проще больших сражений. Одиночки частенько бывали наипаче хитры, прятались в людских страхах и тревогах, маниях и депрессиях, и могли годами травить человека и его окружение. В отличие от рыцарей Королевны Весны, Зимняя Охота и Летние Набеги редко работали точечно, хотя иногда один демон мог создать целую преступную группировку, и тогда да, Царица Зима и Лето-хан брались за дело. Но с одинокими демонами и небольшими, но при этом не менее злобными группами работали странствующие рыцари фейри. Были фейри, которым лучше работалось одним, но большинство собиралось отрядами по двое-четверо рыцарей с хотя бы одной феей или фатой, вроде Морганы или Мелюзины, а ответ они держали перед Апрелем и Майей. Иногда рыцари натыкались на большое демоническое гнездо, и тогда Майя подключала свой отряд «Буревестников».

Шёпот Апреля вывел Королевну Весну из задумчивости:

— А мы с тобой давненько не катались на Зелёной карете. Всё ты с Майей да Майей.

— Ой, как будто тебе от этого и правда было грустно, — так же шёпотом поддразнила его Королевна Весна. Ведь если Март проигрывал Февралю, они могли ещё целый месяц миловаться в Доле Юности.

Зелёная карета, на которой Королевна с нимфами и фавнами в сопровождении процессии друидов въезжала в мир, была внезапным, еле уловимым чудом. Вот талый серый снег ещё лежит на земле, в слякоти и распутице вязнут мокрые ноги, но однажды ты просыпаешься от трели дрозда и вдруг замечаешь, что все деревья будто накрыты зелёным шифоном. Значит, пока ты спал, Зелёная карета пролетала по небу, и нимфы и фавны под руководством друидов и Королевны Весны взялись пробуждать зелёный мир.

— Урожай, приходи, голод, уходи, Урожай, приходи, голод, уходи, — шептала наговор Хозяйка Осень посреди золотого Поля Дум.

На бедре Рог Изобилия, в правой руке серп, рассекающий левую ладонь. Кровь горячими каплями падала на землю и, касаясь её, шипела, как на раскалённой сковороде.

Хозяйка призывала на эту сторону из Золотого Терема Урожай — одну из своих многочисленных дочерей, тех, что родились от Сентября.

Из того места, куда упала кровь, выросла тонкая рябина, пылая кровавыми каменьями. Ещё миг, и она обернулась юной девушкой в рябиновом венке.

— Пора, У́ра, — сказала Хозяйка Осень, и за спиной Урожай выросла тысяча золотых и багряных дочерей Хозяйки Осени.

Потом Хозяйка достала из пышных медно-рыжих волос, о которые не раз ломала деревянный гребень, яркий кленовый листок, окропила его ещё не спекшейся кровью и закрутила в холодном осеннем потоке.

— Листопад, приходи, корни сохрани, Листопад, приходи, корни сохрани.

Листок обернулся кленовым вихрем, и из него вышла ещё одна девушка с короной из осенних листьев — Листопад, дочь Хозяйки Осени и Октября.

— Пора, Листа, — и за той выросла ещё тысяча золотых и багряных дочерей Хозяйки Осени. Чтобы подготовить людей и духов к зиме, понадобятся все силы.

«„Мир изменился, мир изменился, смотри, Царица Зима сменила войну на охоту“… Да вы, должно быть, шутите!» — негодовала про себя Хозяйка Осень. — «В прошлом году в маленьком городке люди умоляли голову дать им пережить очередную эпидемию на садах. Двадцать первый век на дворе, а старики до сих пор питаются тем, что я им даю, и без погреба, заполненного вёдрами картошки, следующую зиму могут и не пережить».

Осенних духов не волнуют демоны, шайтаны или как там их называют другие сезонные. Испокон веков их врагом были голод и зима. Да, да — Царица Зима! И Хозяйка Осень не верила ни одному её слову.

«Говорите, что хотите, — шептала Хозяйка Осень, — но это Царица сделала моего Ноября бесплодным и бесполезным. О! Подожди, дорогая, наступит очередной тёплый оптимум, и я у тебя в отместку Декабря заберу. А может, люди доиграются со своим глобальным потеплением, и ты канешь в Лету на долгие-долгие годы».

Хозяйка Осень ненавидела Зиму не без причины: она помнила предшественницу Царицы, устроившую позднеантичный малый ледниковый период. И да, она никогда не произносила её имени, потому что так же, как и сразившая её Марта, хотела предать это имя забвению.

И нет, Хозяйку не обмануть этой лживой переменой. Может, малый ледниковый период настал и не из-за Царицы, но «тысяча восемьсот насмерть замёрзший» год эта тварь могла и не устраивать.

Так что работать, работать, работать. Собирать плоды с Урожай, укрывать корни земли с Листопад.

«Да-да, дорогие Снежинки, держащие под перинами траву-мураву, это Листопад главная хранительница корней, а не вы! Она не только укрывает землю от холода, но и питает её».

Хозяйка Осень не борется с духами, терзающими людей, и в период её правления обостряются все душевные заболевания. Но она даёт жизнь людям, до которых перемены ещё не дошли и, возможно, не дойдут ещё очень долго.

«И можете думать обо мне всё, что захотите, но я буду счастлива, если однажды мир настолько изменится, что такая, какая есть, я ему больше не понадоблюсь. Реинкарнирую, забуду все печали, буду наслаждаться осенней красотой и вместе с моими консортами, всеми тремя месяцами — Сентябрём, Октябрём и Ноябрём — поселюсь в Золотом Тереме. Поле Дум переименуем в Поле Благодарения. А наши многочисленные дочери с радостью, а не с тревогой будут встречать праздник Осеннего равноденствия, а за ним на пороге дня рождения моего милого, потерянного Ноября — День всех духов. И мне больше не придётся кормить его тыквенным пирогом, чтоб он забывал Царицу Зиму и не пускал её на порог как можно дольше».

Хозяйка Осень вытерла рукавом подлую слезинку с ореховых глаз. Нет, для слёз не было времени, а оплакать природу сможет её дочь от Ноября — осиротевшая при живом отце Дождь, дева с венком из голых веток, скреплённых паутинной вязью, по которой стекали холодные капли. Дочь, которая со своими сестричками Дождинками вобьёт опавшие семена в землю, чтобы по весне они проснулись и ростками устремились к тёплому солнцу.

Вся осенняя семья считала Ноября холодным, отстраненным, безучастным ко всему. Хозяйка Осень отдала свою любовь консортам — Сентябрю и Октябрю. Ноября же сделала священником, отдала ему Ключи Зимы, наказав быть стойким и открывать Зимние Ворота только под конец своей службы. И покинула, оставила в полном одиночестве, а всё лишь потому, что он бесплоден.

Теперь, одинокий, ходит он по опустевшим лесам, сам словно покинутое ноябрьское дерево — худой, бледный, с запавшими глазами, в черной сутане. Он ещё совсем молод, но виски его уже подернуты инеем, а от Ключей зимы, висящих на поясе, стелется белый след: вода покрывается корочкой льда, листья индевеют, земля становится холодной и упругой.

Ему бы хотелось той же причастности к своему времени года, что есть у других месяцев. Но он потерян… И обижен. Обижен на ту черствость, что проявляет к нему его госпожа.

Но время идёт, и вот за ним тянутся они — такие же потерянные в ноябре: зимнари, сибиряне, Зимние Олимпийцы и многие животные, с чьим мнением не считаются, говоря, что жизнь есть только летом. В нём они находят своего пастыря.

А из-под дубовых Зимних Ворот в самой чаще у подножья снежных гор вырываются легкие голоса. Не снежинки даже — пыль. И вместе с нею тихий голос, который шепчет: «Впусти, открой». Кажется, это просто ветер завывает в голых кронах, но нет. Услышав его лишь раз, Ноябрь больше не может противостоять ему, как бы ни старался. Ведь кто-то зовёт его, кому-то он нужен. Иногда, вспоминая о Хозяйке Осени, что так гордится его стойкостью, он останавливается, но никогда не делает и шагу назад.

С каждым последующим шагом, с каждым адептом зимы, вставшим у него за спиной, сквозь неустанный вой он то ли вспоминает что-то, то ли наоборот впадает в пьяное забытье. И в этом дурмане видит он её — царственную красавицу, что каждый год так ласково и властно готова дать ему всё, о чём он мечтал, за одну лишь полную капитуляцию.

Искушение становится неодолимо. Он болен, он влюблен, он молится на этот образ. Мелкие снежинки, пробивающиеся сквозь щели Зимних Ворот, сводят его с ума своей красотой. Терпеть становится невмоготу — он срывается и бежит, достаёт Ключи Зимы и судорожно открывает Зимние Ворота. И оттуда с визгом, воем и улюлюканьем вырывается Зимняя Охота: зимние пери — то ли девушки, то ли совы, — всё сестринство Снежинок в бешеном вальсе, северные ветра под руководством генерала Борея, Хаар Силлиэ в волчьей упряжке со всей своей свитой, Мороз на полярном медведе… А в самом центре процессии она — Царица Зима. Она выезжает на огромном северном олене, и Ноябрь падает перед ней на колени. Он воздевает к ней руки с Ключами Зимы, и она, посадив его сзади, довольная его предательством и твердостью его ветвящихся рук, отвозит его в свой Белый Шатёр — зимнюю охотничью резиденцию.

И всю зиму Ноябрь будет сидеть на белой медвежьей шкуре у её ног, словно привязанный тонкой серебряной нитью, окруженный ларцами из горного хрусталя, охотничьими луками и копьями с алмазными наконечниками. С радостью и благоговением будет он принимать из ее рук чарку с обжигающим холодным напитком — наливкой из красной калины, которой она, сидя на своём огромном ледяном троне, будет поить его всю зиму, чтобы он помнил её и в следующем году открыл Зимние Ворота как можно раньше. Она ласкова с ним, она любит его, она дарит ему его мечту — быть причастным ко всему зимнему веселью. И Ноябрь — её первосвященник, её первый зимний месяц, — боготворит её за это. Хозяйка Осень ошибалась, называя Ноября бесплодным, ведь от него рождается любовь к Царице Зиме. Это очень странная, почти нездоровая любовь, но какая есть.

«Наконец-то, наконец-то, наконец-то», — стучала мысль в голове у зимнарины, пока она сбегала по деревянной лестнице к выходу из дома.

Сразу за порогом её ждал первый снег, такой холодный, но и такой нежный. Босыми ногами она осторожно ступала по нему, и перед чувством колючего холода было оно — ощущение зимнего пуха под ногами. Нет, она совершенно не боялась холода, хоть тот и обжигал её, как и всех людей, ведь казалось, что зима была частью её самой. Не боялись холода и её собратья зимнари, видать, не зря они были белокуры и светлооки.

Зимнарина любила зиму не за её прекрасный контраст с домашним очагом, теплые пледы и горячие напитки, как сибиряне, и не за коньки, лыжи и сани, как Зимние Олимпийцы. Зимнарина любила зиму за то, что она есть, за то, что она неповторима. Другие сезоны казались ей лишь вариациями друг друга: зелёные листья в цветах, зелёные листья в плодах, а потом алые и золотые листья снова с теми же плодами. А вот зима, зима была совсем другой, она была уникальна. Самое нереальное и волшебное время года: рисунки инея на окнах, сосульки на крышах, пушистые сугробы высотой с дом, ватные слои снега на изящных чёрных ветвях и пушистых вечнозелёных лапах, тьма, правящая миром, от которой свет морозных звёзд становился особенно ярким.

И вот свершилось. Наконец-то Зимние Ворота открылись и настала та самая волшебная пора — пора подготовки к Коляде, которую юная зимнарина со всей своей семьей каждый год проводила у зимних пери.

Зимние пери — духи зимы, возникающие пред людьми то в облике сов с девичьими головами, то девушками с крыльями от висков. После открытия Ворот они всегда селились неподалеку в кроне огромной ели, которую называли Снежным Веретёнцем. Эти неустанные труженицы — самые умелые зимние мастерицы — весь сезон Зимней Охоты ткали для Мороза инные узоры и сети, а еще по способу, изобретённому Снежинками, прочные ткани для доспехов князей. Зимней пряжи, наматывающейся на Снежное Веретёнце, хватало на всех, и только у Хаар Силлиэ была своя личная пряха — огромная паучиха Пайян-Жен.

Каждый год зимние пери трижды устраивали празднества у Снежного Веретёнца и зазывали к себе всех без исключения.

Вот и теперь, когда выпал первый снег, зимнарине оставалось ждать совсем чуть-чуть, когда совушки украсят свою ель драгоценными камнями, ведьмиными шарами, волшебными огнями, укутают её в гирлянду полярного сияния и в самую длинную ночь в году будут праздновать Коляду — день, когда зима дойдёт даже до самых южных границ.

Там, в густом лесу, зимнари, переходя от одного князя зимы к другому, пели свои колядки, и свет от наверший их шестов в виде звёзд, лун и солнц бродил между ветвями. К ним присоединялись и сибиряне, и Зимние Олимпийцы, и даже дети лета, зачарованные разноцветными огоньками Снежного Веретёнца.

У Царицы Зимы с Ноябрём всё было готово для весёлых гостей. Да, за многие сладости, пожалуй, нужно было благодарить Лето-хана и его запасы, но были и зимние подарки: леденцы, мороженое и холодный шербет для детей, а для взрослых пара сверкающих алмазов, горный хрусталь, шарфы и шали, сплетённые зимними пери.

Колядки зимнарей, суетящийся Ноябрь, его влюблённая улыбка пробуждали воспоминания. И под конец этой самой длинной ночи, когда он засыпал в постели Царицы Зимы, приняв перед сном калинную наливку, чтобы на утро всё так же её помнить, она, взяв его худую руку и прижав к сердцу, мыслями возвращалась во времена, когда всё отнюдь не было так мирно, когда зимнари не пели колядок, боясь нарушить покой её шатра, когда Ноябрь не был её возлюбленным, а всего лишь несчастным осенним месяцем, взятым в плен.

Что ж, мир не стоял на месте, никогда не стоял на месте, и за последние две тысячи лет изменился особенно сильно. По счастью, Царица Зима тонко чувствовала перемены.

Когда-то Зимняя Охота не была охотой. То была беспощадная война, где силы природы господствовали над людьми. Люди же, будучи разобщёнными, не способными бороться под властью страха, сами того не замечая, взращивали семена Смерти.

«Боги природы капризны, — говорили одни. — Боги природы жестоки! Ты можешь принести им тысячу жертв, но они всё равно могут уничтожить тебя по малейшей прихоти».

«Решившись выйти из дома, ты можешь никогда не вернуться, — вторили им другие. — Впрочем, не беда: не смог выжить, значит, не достоин продлить человеческий род».

Любой этап жизни мыслился через призму смерти, инициация начиналась в стране мёртвых. А кто-то взращивал семена Смерти намеренно, с особой тщательностью изучая её искусство.

Но мир изменился. Люди поставили Любовь и особенно любовь к ближнему во главу угла. Начали не мстить, а прощать, не убивать, но находить другие способы разрешения конфликтов. Люди объединились под знамёнами Любви, что стала источником Жизни, а со Смертью теперь можно было бороться.

В сезон правления Царицы Зимы изменения были особенно видны: в домах становилось всё теплее, одежда шилась искуснее, запасы на зиму делались щедро. И этот живучий огонёк посреди бескрайней стужи проникал и в саму Царицу. Внешне она была всё той же холодной повелительницей, но внутри постепенно менялась. И вот она уже приглядывается к Ноябрю, обращается с ним мягче, ей любопытны его мечты, желания и терзания. А Ноябрь вдруг поймал себя на мысли, что в этой, казалось бы, тюрьме чувствует себя счастливее, чем на осенней воле. И вот ему уже жаль, что с её уходом память подведёт его и возвратится лишь с новой чаркой калинной наливки.

Витязи Царицы Зимы, ставшие нынче егермейстерами, по-разному отнеслись к переменам.

Декабрю, казалось, не было до этого никакого дела, он готов был принять всё, что угодно, лишь бы на него и дальше выпадал самый тёмный день в году. Тьма привлекала его пуще льда, холода и снега. Он был настолько поглощён ею, что видевшие Декабря люди принимали его за вестника холодной смерти. Но Декабрю было плевать, пусть принимают его за кого хотят, все эти упрёки — не более чем жалкие попытки его задеть, но для того, кто признаёт свою тёмную сторону это не страшно.

«Да, я плохой, — думал Декабрь, — прям самый ужасный. Ой, думайте обо мне что хотите. Ах да, чисто ради того, чтобы вас не разочаровать, пойду украду солнечный свет, чтобы вы не могли щеголять друг перед другом белыми пальто. Идите, молитесь своей святой Люсие в страхе передо мной».

Декабрь был одержим своей тенью, поглощён ею, и ничто ему было не указ.

Но то, что помогало в войне с людьми, на охоте за духами, терзающими людей, мешало. Тут нужна была дисциплина, контроль, владение собой, понимание, как загнать дичь, когда остаться незаметным, а когда напасть и растерзать. И тогда Царица Зима неизвестно откуда, может, из темени покинутого Тартара, может, из непроглядных вод бездны Челленджера, а может, из самого центра галактики, где черные дыры затягивают свет звёзд, принесла Декабрю свору маленьких щенят, настолько чёрных, что свет не мог дотронуться до их шёрстки, и казалось, что от их тела исходит мрак. Что ж, Декабрю было неважно, воином быть или выжлятником: одна лишь магия тьмы занимала все его существо.

Но забота о щенках — дело непростое, оно требовало труда и усердия. Маленькие комки шерсти яростно пожирали солнечный свет. Декабрь приносил им его сполна, и щенки предано лизали ему руки.

«Мелкие подхалимы, готовые продаться за еду», — думал Декабрь, но начинал про себя улыбаться этим неутомимым юлам, крутящимся вокруг так, что сбивало с ног.

Ведь его псы тьмы были рады ему всегда: и с мисками, полными еды, и с солнечной сферой, за который они гонялись по небосводу, и с пустыми руками тоже. По ночам они перепрыгивали барьеры псарни и приходили к нему в спальню, сворачивались комочками в сгибе колен, клали голову на ноги, ложились поближе в доверчивой позе — хвостом у самого лица Декабря. Он и выгонял их, и ставил ограду повыше, но потом сдался.

Забота о своре заставила его приструнить свою тень, подчинить её своей воле: ведь считай себя плохим, хорошим, каким угодно, псам тьмы всё равно, но поддайся мраку, и они перестанут понимать твои команды, одно недоумение в чёрных глазах. Поэтому Декабрь взял тень под контроль, и больше она не властвовала над ним. Теперь она таким же псом лежала у его ног и ждала приказа. Больше он не боялся чужой воли, и знал точно, когда пойти навстречу, а когда спустить собак.

И Декабрю открылась новая сторона тёмной магии. Теперь на охоте за духами, терзающими людей, он и его псы тьмы загоняли смертных, бегущих от себя, доставали из них тени и заставляли взглянуть тем в глаза и принять их. Бывало, люди сами или под руку со жрецами Психеи приходили к его жилищу, чтобы войти в его чертоги, полные непроглядного мрака, вдохнуть пары теней, погрузиться то ли в транс, то ли в сон, и там, где кончается свет и кончается время, найти свою тень, чтобы перестать прятать её, перестать подавлять, научиться выгуливать, как Декабрь своих псов, и наконец принять себя полностью. А потом, быть может, найти в тени настоящее сокровище. Так что переход в Зимнюю Охоту стал для Декабря нежданным благом.

Январь долго и сильно переживал потерю своего военного статуса. Как Царица Зима начала говорить ему про Зимнюю Охоту, так он с ходу начал буйствовать по своему обыкновению, сломал всё, что мог сломать, а после того, как о его колено переломилось древко последнего военного стяга, затих и затосковал. По натуре он был не так уж и лют, и любил развлечься, приударить за какой-нибудь Снежинкой или зимней пери. Война давала ему славу, а за славой — повод закатить пирушку! Поэтому всё решилось просто: Царица Зима выторговала для Января Новогодние праздники у Хозяйки Осени и Королевны Весны (правительницы менее принципиальной и более беспечной, чем её предшественница Весна-Красна). А потом пришла к своему старому врагу — духу огня Хатан Тэмиэрийэ — и уговорила его праздновать свой Костёр не у себя в балагане, а под Снежным Веретёнцем в середине января в знак окончательного примирения. Так что поводов покутить да повеселиться Январю теперь хватало. А Зимняя Охота показала, что на ней можно добыть не меньшую, а то и большую славу: ведь что люди, лишь хрупкие смертные, то ли дело иметь во врагах духов, способных по-настоящему держать удар.

Договориться с Февралём было сложнее. Он никак не хотел уступать переменам, так как считал себя лучшим витязем Царицы Зимы, самым талантливым воином. И пусть Январь и говорил, что охота в разы лучше, Февраля в эту их новую религию было не обратить. Царица и так к нему подходила, и эдак, предлагала каждый год праздновать Гульбу на человеческую Масленицу, устраивать в эту неделю Февралю поединок с Мартом, обещала сделать так, что все зимние состязания и соревнования будут проходить в его месяц, Зимние Олимпийцы будут поклоняться ему и ждать его. Но Февраль не готов был уступить, шли мировые войны, и он не понимал, для чего ему стоит меняться. Только войны прошли, и тут он понял, что реинкарнация уничтожит его, что он не переродится заново с прежней памятью, как ему виделось, а тот, кто придёт на его место, будет другим зимним духом, рождённым только потому, что сама идея о феврале не умрёт. В самый последний миг, когда он увидел, как его пальцы бледнеют и становятся прозрачными, он согласился на всё, что ему предлагала Царица Зима. Но его упрямство не прошло бесследно — мизинец на левой руке исчез, и вместе с тем пропали два дня его правления — не тридцать, а двадцать восемь дней.

А вот с морозным магом Царице Зиме долго не везло. Сначала не принял перемен и исчез жестокий Карачун, следующая инкарнация — Морозко — подавал большие надежды, пока не влюбился в Весну-Красну, не состарился, а после смерти их дочери Снегурочки вовсе сдался и тоже сгинул. Тогда-то и родился Мороз. Парень сначала сильно беспокоил Царицу Зиму, потому что был замкнутым, нелюдимым, предпочитал сидеть на земных полюсах. От своих прошлых инкарнаций он получил в наследство дар собирать алмазную пыль и ковать из неё оружие. Делал он это с особой отдачей, и Царица Зима уже думала, что он будет непоколебим и бескомпромиссен. Но потом она поняла, что Мороз чувствует перемены не хуже её самой и тонко понимает суть вещей. И в ковке видит не твердость и несгибаемость, а пластичность. К тому же, его увлекало рисование, он создавал узоры невероятной красоты, а в его абстрактных картинах угадывались не только образы, но и чувства. Благодаря своему художественному мастерству, его сети и ловушки для Зимней Охоты работали лучше боевой лютости Карачуна и обрядовых заклинаний Морозко. Тогда Царица Зима поручила Снежинкам всеми силами ввести его в общество, а зимним пери — поощрить его творческие таланты.

Больше всего Царица Зима волновалась за Хаар Силлиэ — свою метелицу. Та даже рядом не чувствовала тонкие изменения мира, однако не цеплялась за принципы, как Карачун. Хаар Силлиэ спокойно жила в своей усадьбе, и не было ей никакого дела до старых или новых идей. Это безразличие и оторванность от жизни долго спасали её, но ничто не могло длиться вечно, и Царица Зима уже была готова сказать своей старой подруге «прощай». Но тут на одном из стыков изменений родилась Снегурочка. Хаар Силлиэ так сильно это впечатлило, что она стала грезить о ребёнке. Идея создать Жизнь прочно в неё засела, и это спасло саму Хаар Силлиэ от исчезновения. Мир тогда ещё недостаточно изменился, и родить ребёнка метелица не могла. Это мучило её, она то становилась старухой, то снова юной девушкой-птицей, и Царице Зиме оставалось только надеяться на скорый благоприятный исход.

Что до других поданных, Генерал Борей относился к царству ветров и служил Царице Зиме лишь во время её правления. Да и задачей его было уберегать других духов природы от буйства Зимней Охоты, которое могло их ненароком задеть. Так что перемены нисколько его не тронули: как дул с севера на юг, так и продолжал дуть.

Снежинки же — главные зимние защитницы, единственные зимние духи, которые могли веселья ради перерождаться по своему желанию и при этом не терять память, — легко приняли все перемены. С древних времён они кружевными заклинаниями укрывали зимних князей от врагов и снежной завесой отделяли весь мир от действующей битвы, ставшей нынче охотой. Именно Снежинки рисовали защитные рунные вязи по всем доспехам зимних князей, что делало тех неуязвимыми. А однажды изобрели способ делать ткань, что прочнее любой брони: приспособили Снежное Веретёнце к выпрядению из мира специальных нитей и научили зимних пери ткать особым плетением. Но Мир свидетель, как они любили развлекаться! И когда в их жизни прибавилось танцев, веселья и любовных утех (да здравствует музыка и свободные нравы) — были только рады разнообразию.

Зимние пери — само воплощение заботы. Изменения в мире, новые технологии, отразившиеся и на мире духов, сделали их более умелыми и талантливыми в своём ткацком мастерстве, но при этом подарили так нужный всем трудягам отдых. А странная любовь Лето-хана, оставляющего им под Снежным Веретёнцем массу подарков, делала жизнь совушек ярче. Так что, глядя на них, Царица тихо радовалась этой наладившейся связи со своим горячим братом, который своим примером вдохновил её сменить войну на охоту.

Ночь кончалась, и утро розовым сиянием тихонько кралось сквозь полог шатра. Псы Декабря вчера вдоволь наелись солнечного света, не оставив детям лета ни одного лишнего кусочка, а беспокойная Хаар Силлиэ уже объезжала угодья на своих санях. Так что, пожалуй, сегодня можно было поваляться в постели до темноты.

Ноябрь мирно спал. Забавно, но во сне он иногда клацал зубами, будто ему снилось, что он охотничий пёс.

Как же всё изменилось, как же её власть над Ноябрём стала любовью? И сейчас, когда малый ледниковый период подходил к концу, Царица Зима беспокоилась — а вдруг в следующем году он не услышит снежной песни, а вдруг не вспомнит вкус калинной наливки и не придёт в её объятия? Как бы разорвать этот круг, происходящий каждый год, как бы понять, что происходит с Ноябрём, когда она под конец зимы уходит через Ворота в свой дворец в горах, подгоняемая Мартом. Почему он всё забывает и почему вспоминает лишь когда открывает Зимние Ворота и принимает из её рук волшебный напиток?

Но разрывать порядок вещей нельзя. Прошлая инкарнация Царицы Зимы устроила позднеантичный малый ледниковый период, за что под конец поплатилась исчезновением. Хозяйка Осень не уставала напоминать ей об этом.

Так что, наверное, настанет день, когда землю накроет новый климатический оптимум, день, когда ей придётся отпустить Ноября, день, когда он всё забудет на долгие-долгие годы.

Но пока есть ледники и тундра, Скандинавия, Сибирь и Канада, Антарктида и Арктика, снежные вершины Гималаев, пока глобальное потепление окончательно её не убило, Ноябрь рано или поздно всё равно окажется с Ключами Зимы у её ног.

Привет, дорогой читатель! В следующей главе описываются некоторые события дилогии Евгении Спащенко «Терновая ведьма». Но совсем, совсем с другой стороны. Потому что паучиха Пайян-Жен предпочла запомнить тот случай именно так. Ну, что? В путь?

Каждый раз на Дне рождения Вьюжны старушка Пайян-Жен рассказывала одну и ту же историю. Каждый раз она слегка перебарщивала с настойками и, расслабившись, переставала наконец-то бегать с кухни к столу, беспокоясь, как бы гости не остались голодными. Она садилась на свою пышную подушку размером с сугроб и ждала, пока какой-нибудь молодой легкомысленный ветер или Снежинка, впервые посетившая вьюжный праздник, не пересекутся взглядом хотя бы с одним из её восьми глаз. Этот капкан был почище любой паутины, сотканной её умелыми лапками. Слово за слово, и вот она уже в очередной раз рассказывает свою сказку о Хаар Силлиэ и Вьюжном Рождестве:

«Жила-была Хаар Силлиэ, госпожа метели, хозяйка пурги. И было у неё всё, чего душа пожелает: сокровищ дивных полон терем и слуги верные, и соседи надёжные. Даже пряха у Хаар Силлиэ была своя личная, не зимняя пери, а большая мудрая паучиха Пайян-Жен, ваша покорная слуга.

Всё было у Хаар Силлиэ, но только вот ребёнка не было. Спрашивала она о нём всех, кого только можно: колдуний и ведуний, волхвов и мудрецов. Даже к самому восточному ветру Эйалэ летала, ведь не было никого учёней на свете. Но ответ был всегда един — не видать госпоже ребёнка никогда.

И всё же видела Хаар Силлиэ, как родилась Снегурочка, и мысли о своей дочке или сыне не отпускали её.

Стала госпожа сама искать себе дитя. Крала яйца синиц, снегирей и орлиц. Но все они лишь замерзали скорлупками под её ледяными прикосновениями.

И вот беда, на двор пришла мерзкая миру Терновая ведьма. И украла она волка из упряжки Хаар Силлиэ, да не простого, а самого вожака, и уздечку волшебную с собой прихватила. А чтобы Хаар Силлиэ за ней сразу не погналась, понапрятала в её владениях дорогие её сердцу яйца. Не представить жестокости большей, чем учинила терновая злодейка над несчастной.

Бросилась Хаар Силлиэ свои краденые яйца искать, ищет-ищет да все найти никак не может: плачет, рыдает, пургу призывает. И с каждой снежинкой седеют её чёрные косы, и с каждой льдинкой морщинами покрывается молодое лицо. И вот уже не красавица стоит в белой пелене, но отчаявшаяся старуха.

Разогнала госпожа в своём горе такую метель, что весь мир покрылся снегом. Бросились на помощь миру северные ветра, пытаются укротить несчастную, да никак не могут. А тут ещё как назло Хёльмвинд, верховный всех ветров, пропал. Ходили слухи, что его охомутала волшебной уздечкой та самая Терновая ведьма да воткнула ему в сердце шип, а волка Хаар Силлиэ, зверя дикого, взяла себе в мужья.

Пытаются северные ветра сковать Хаар Силлиэ холодом, набросить ледяную сеть да усыпить до Зимней Охоты. Но только куда там: она одной рукой взмахнёт и разметёт половину ветров по свету, другой поведёт и выбьет из остальных весь дух — падут они на землю и не могут вернуться в небеса. Не одолеть госпожу, стоит она на своей земле, и нет её горю конца и края.

Лишь один из ветров мог сравниться по силе с Хёльмвиндом. И помчались северные ветра на поклон к генералу Борею, что тогда строил план грядущей Зимней Охоты с Царицей Зимой и Хатан Тэмиэрийэ — духом огня. Следил генерал Борей, чтоб и охота удалась на славу, и другие духи не пострадали. То же делал Хатан Тэмиэрийэ, но для людей.

Как услышала Царица Зима о несчастье, так сразу нахмурилась — тяжело будет одному Декабрю быть выжлятником на охоте, никакого веселья, всегда ему в этом деле Хаар Силлиэ помогала со своими волками. Подозвала она Борея и зачаровала его меч хрустальными рунами, чтобы мог он рассечь любую зимнюю магию.

Невесёлым был Борей, не хотелось ему Хаар Силлиэ усмирять да обижать, была она ловкой и на выдумку гораздой, а в добром настроении — писаной красавицей, пёрышки на её птичьих ножках так и сверкали в лунном свете.

Увидел это Хатан Тэмиэрийэ и достал из-за пазухи огонь жизни и огонь любви. Осенил Хатан Тэмиэрийэ Борея живым огнём и сказал, что тот убережёт его от смертельного удара, осенил любовным, и сказал, что теперь его поцелуй растопит сердце Хаар Силлиэ и станет она мягкой и податливой, как талый снег.

Прилетел Борей к терему Хаар Силлиэ, а там всё белым-бело и ветры северные на земле лежат. Поднял он свой меч, идёт, рассекает им пургу и с каждым шагом продвигается к госпоже. Повела Хаар Силлиэ одной рукой, повела другой — нет, стоит окаянный, и снег под ногами ему помогает.

Смотрели на это всё ледяные великаны, да не смогли стерпеть, как их соседушку обижают. Оживили они свои творения изо льда: драконов, богатырей, чудищ заморских, да бросили Борею наперерез. Но только хрустальным рунам Царицы Зимы всё было нипочём, один лишь их блеск превращал чудовищ в ледяную крошку.

Злится Хаар Силлиэ... но и смеётся: её верные улеб-хёсты тоже побежали госпожу защищать. Но только куда этим долговязым химерам, рассыпаются от хрустальных рун еще на подступах: голова-олений череп в одну сторону, тельце из меховых пучков в другую, ножки-ручки-веточки разлетелись. Из чего создала их Хаар Силлиэ — всё развалилось. Да и рассыпались улеб-хёсты с таким нелепым огоньком в глазах, полным неожиданности, что не рассмеяться — грех. А уж взгляд Борея на её абсурдные создания и того бесценнее.

Поняла Хаар Силлиэ, что долго так не продержится, призвала слуг своих воронов-соглядатаев, сама обернулась вороницей да полетела прочь от Борея по краснолесью — не даст она себя ветрам усмирить и в сеть поймать. Взметнулась ввысь, но того, кто быстрее генерала Борея нужно ещё поискать.

Летят вороны, госпожу охраняют да с флангов на Борея нападают. Только ветру что: обернется бесплотным духом — вороны друг с другом лбами сталкиваются и наземь падают.

Злится Хаар Силлиэ... но и смеётся, перья чёрные Борею в лицо летят, он только и успевает, что отмахиваться да отплевываться.

Видит Хаар Силлиэ — хоть сама она и метелица, но с ветром в погоне тягаться долго нельзя. Вернулась она к своему терему, бросилась оземь да скрылась в саду ледяных скульптур, вырастив ещё сотню. Стоят новые статуи, что ни каждая, то Хаар Силлиэ. Обрадовались ветры, достали сети, думают, не хитростью, так упорством — свяжем всех! Не успел Борей остановить их, и как только они набросили сеть на первую попавшуюся Хаар Силлиэ, так сразу пополнили её коллекцию ледяных скульптур.

Не злится уже Хаар Силлиэ — знает, не поймать её ветрам, только если не числом больших потерь. Но и не смеётся — ходит Борей среди статуй, ступает осторожно, смотрит, выбирает. Интересно, узнает?

А Борей глядит во все глаза, и огоньки Хатан Тэмиэрийэ подсвечивают каждую фигуру. Смотрит, а у одной смешок на губах застыл, так он эти губы и поцеловал: живой огонь уберёг его от обледенения, а огонь любви окончательно растопил сердце Хаар Силлиэ.

Длилась метель ещё неделю и день, но была она любви полна и никому больше зла не делала.

А в новолуние снесла госпожа от Борея хрустальное яйцо, из которого через пару дней после Коляды родилась Вьюжна: волосы как завитки пурги, губы как калинов цвет, глаза чёрные, как беззвёздная ночь, руки-крылья узорами блестят. Мать и отец на неё не нарадуются, ветры теперь в гости с миром заходят. Повелевала девочка вьюгой, как её мать, летала по небу, как отец, жаль только, бессмертие её стихийное крепким сном спало где-то глубоко внутри, и разбудить его ни Хаар Силлиэ, ни Борей не могли. Но об этом я расскажу вам попозже, а то, чую, пирог день рожденный вот-вот поспеет.

А что до Терновой ведьмы, говорят, в своём безумном желании овладеть миром бросилась она, обманутая мудрым Эйалэ, в бездонную пропасть вместе с волком и Хёльмвиндом. И не осталось от неё и мокрого места, один лишь верховный и вернулся, чай, всё-таки ветер».

Где-то внизу, в долине за горным хребтом, в тёплых лучах солнца нежился Лето-хан. Его грозная Июль-хатун ещё не метала молний, но вовсю готовилась к Грозовой неделе, и её радостное предвкушение вырывалось вовне жаркими волнами.

Лето было в самом разгаре, и большинство зимних князей бездельничали в своих резиденциях. Один лишь Мороз правил своими полюсами круглый год, но людей в его владениях было немного, а значит, и никаких хлопот, разве что непоседливая Хаар Силлиэ частенько просила переправить её на южный полюс.

Но молодым северным ветрам, чьи старшие товарищи работали вполсилы, и переродившимся юным Снежинкам эта летняя нега была невмоготу. Поэтому сегодня, как и всегда, они вместе с юной Вьюжной развлекались как могли. Сейчас, конечно, было не так весело, как когда весной они в очередной раз довели Хамсина до белого каления, дразня почтенного представителя южных ветров тем, что, несмотря на всю свою мощь, он всего лишь младший ветер (ну, потому что сезонный), и бегали потом от него по всей пустыне полтора месяца. Но забраться в тёплые края и поиграть в «кто спустится ниже» тоже было здорово. Южные ветра гоняли их почём зря, угрожая северным заставить их работать на Маррайльйеля — северного ветра южного полушария. А малышка Хильда, недавно само-переродившаяся Снежинка, так хотела выиграть, что спустилась слишком низко и растаяла.

— Вот у неё, наверное, будет физиономия, когда она снова годовалой возродится в Облачном дворце, — вовсю смеялась Сигрун. — Надо поторопиться, хочу на это посмотреть!

— Видела, как у неё лицо вытянулось? Жуть, да! — вторил ей Аквилон, чья предыдущая инкарнация погибла аж десять лет назад на Зимнюю Охоту, но его сестра Септентрия до сих пор его за это распекала, хоть и понимала, что это был уже не совсем он. — А хорошо всё-таки вам, Снежинкам, можете перерождаться по желанию и память при этом не теряете.

Вьюжна улыбалась — от вида довольных лиц друзей становилось тепло в груди. Этой зимой ей стукнуло двенадцать, а в феврале на Гульбу у неё наконец-то открылся поток, и магия её вступила в полную силу. Потому среди товарищей она нынче почиталась старшей, а оттого, что была той ещё озорницей, развлекаться с дочкой Хаар Силлиэ хотел каждый.

Ближе к вечеру северные ветра полетели в Железный дом, Снежинки — в Облачный дворец, и Вьюжне пришло время возвращаться домой. В краснолесье Хаар Силлиэ снег не сходил никогда. Да, летом сугробы стояли не такие пышные, но зато днём от яркого солнечного света мерцали так, что у случайно забредшего путника слепли глаза.

«Мама уже должна была вернуться с дневных катаний», — думала Вьюжна, и сердце её прыгало, как ласка в сугробах, оттого, что скоро она с разгона влетит в Хаар Силлиэ, зароется лицом в её меховые одежды, и те снова запахнут пончиками, припорошенными сахарной пудрой, которые мама до сих пор ей привозила.

Что ж, Вьюжна не ошиблась — во дворе стояли сани, и улеб-хёсты распрягали волков. Она вбежала в Ледяную усадьбу, но в гостиной было неожиданно пусто, и никто до сих пор так и не зажёг вечерние огни. Маленький зверёк внутри перестал играться и затих, будто внезапно оказался на открытой местности, и потому Вьюжна осторожным шагом пошла в покои матери. Оттуда раздавались голоса родителей, дверь была слегка приоткрыта. Тон разговора показался нервным и дёрганым, и потому Вьюжна не вошла, а лишь подкралась к двери и стала подглядывать и подслушивать, что же все-таки случилось.

Хаар Силлиэ металась из стороны в сторону, хватаясь за голову. Всклокоченные чёрные волосы то седели, то оттаивали. Борей стоял рядом, и его голова как маятник вертелась вслед за отчаянными движениями Хаар Силлиэ.

— Родная, всё образуется, она ещё совсем маленькая.

— Как? Как образуется?! Ей уже двенадцать, у неё открылся поток, она стала девушкой, а всё равно смертная! Её инициация должна была произойти сейчас! Она уже в совершенстве владеет искусством вьюги, что ещё нужно?

— Я не знаю. — Борей развёл руками. — Может, в ней есть ещё какие-то способности, но мы их не видим? Я много думал над этим. Может, можно отдать её в обучение к зимним пери, они же со всеми нами работают, вот и изучит магию других князей.

— Она Вьюжна, Борей, Вьюжна! Ну, какие ещё другие способности?

— Родная, я не знаю! Но то, что она появилась на свет, вообще чудо. Бессмертие в ней есть, оно просто спит. Ты это видишь, я это вижу, Царица Зима это видит. Нашей девочке всего двенадцать, ещё неизвестно, для чего она была рождена, чего она хочет в жизни, кем видит себя в этом мире, кто она. Тут наверняка есть второе дно.

Борей глубоко вздохнул, поймал на ходу Хаар Силлиэ и взял её за руки.

— Пусть поучится у других, увидит мир с разных сторон. Может, где-то и найдёт себя. Может, не только во вьюге её суть.

— Но она же Вьюжна! Вьюжна, понимаешь?

— Ты тоже метелица. А ещё возлюбленная и мать. Смотри, как сильно ты изменилась с её рождением: твои метели стали менее жестокими и более ажурными. А волки перестали умирать, на них сейчас посмотреть, так они вообще довольнее аляскинских маламутов.

— Хочешь сказать, что я размякла? — Глаза Хаар Силлиэ превратились в две щелочки, локти её стали холодными и колкими, но Борей провёл по ним руками, приобнял за плечи, и колючки превратились в лёгкие мурашки.

— Размякла? Да ни за что на свете! Но в тебе появилось и что-то новое, да? — Борей повернул голову и заглянул ей в глаза. — Может быть, любовь?

— Как знать. — Хаар Силлиэ выскользнула из его объятий. — Всё может быть.

«Отвлечь чем-то другим — с мамой это всегда работало». — Вьюжна тихо встала и отошла от двери.

Раньше она как-то не задумывалась над тем, отличается ли она от остальных. У всех были свои дары, и её дар был не хуже любого другого. Ветра гоняли с ней по небесам, Снежинки, время от времени перерождавшиеся в новом цикле, хоть и посмеивались над её диковатыми повадками, но любили игры, что она затевала. Зимние пери восхищались её трудолюбивой увлечённостью вьюжной магией и узорчатыми пёрышками на руках, князья зимы частенько приносили маленькие подарки, навещая её родителей.

Но мама почти плакала, её волосы покрыла седина, руки иссохли, и всё из-за неё. Пайян-Жен должна знать, что происходит!

Вьюжна вышла во двор. Вечер тихо наползал на кроны сосен, улеб-хёсты уже отправили волков на псарню, чтобы те поели и отдохнули перед ночной метельной пробежкой, и воздух мягко дышал в усталой дрёме. Вьюжна остановилась на минуту, озираясь кругом. Как могло произойти что-то плохое здесь, сейчас? Дома.

«Нет. — Вьюжна покачала головой. — Такое невозможно».

Она обошла усадьбу, заглянула в кладовую, где взяла для себя орехи и груши, а для Пайян-Жен — вяленую оленину и вишнёвую настойку, ягоды для которой, говорят, собирала Пряша — одна из райских птицы Августы-хатун. Потом, пройдя через сад ледяных скульптур, добралась до металлического люка с большим кованым кольцом, потянула за него и вошла в логово Пайян-Жен. Она спустилась по прочной кедровой лестнице в подвал, и от её прикосновения на каменных стенах засветились замысловатые голубые узоры. Свет заходящего солнца ещё пробивался через крытую резным льдом галерею, заканчивающуюся просторной залой с десятком печей, пылающих холодным голубым огнём, где вместо крыши был ледяной искрящийся хрусталём купол.

«И всё-таки ледяные великаны лучше всех умеют ваять и строить». — Вьюжна не уставала поражаться их работе.

Посреди каменной залы, в голубом свете печей, на горе белой пряжи восседала белоснежная пушистая паучиха. Пайян-Жен не теряла времени и уже принялась латать дневную мантию Хаар Силлиэ, напевая за работой весёлую песенку:

«Сядь, посиди, Хаар Силлиэ —
Дай же волкам отдохнуть.
Чай завари, Хаар Силлиэ,
Ну, а завтра слова в путь».

— Привет, Пайян-Жен, — воскликнула Вьюжна, — я принесла ужин.

— Ох, деточка моя! Сейчас поставлю для тебя чай. У меня ещё остались те лимонные леденцы.

Они сели ужинать на больших пуховых подушках, и Пайян-Жен стала расспрашивать Вьюжну о сегодняшних приключениях. Вьюжна что-то рассказывала, но больше по привычке, а в голове только и вертелась мысль, как бы спросить о странном, тревожном разговоре родителей.

Ужин заканчивался, Пайян-Жен уже пригубила немного птичьей вишни, и увидев, как паучиха расслабила жвала и начала сладко причмокивать, Вьюжна наконец-то решилась.

— Пайян-Жен, а помнишь, ты не успевала заштопать ночную метельную мантию мамы и тебе нужен был ещё хотя бы один час? А я сказала ей, что это из-за меня, что вроде как я улучила момент, накинула на себя её накидку и нечаянно надорвала, и потому ты её и не успела заштопать?

— Ха-ха, да, моя проказница, помню.

— А помнишь, ты сказала, что в благодарность без вопросов сделаешь всё, что я захочу, как только вспомню про тот случай?

— Конечно, помню, паутинка. Выкладывай, что у тебя приключилось?

Вьюжна на минуту замолчала, думая, как облечь в слова свои подозрения.

— Мне нужно, чтобы ты мне честно рассказала, что происходит. Мама была сегодня очень расстроена, чуть ли волосы на себе не рвала, а папа всячески пытался её успокоить. Они говорили что-то про то, что я не стала каким-то инициатором, хотя должна была, кажется, это связано с тем, что мой поток открылся. Но главное, они сказали, что моё бессмертие спит и не может из-за этого проснуться... Со мной что-то не так?

Такого разговора Пайян-Жен не ожидала. Она отвела в сторону все свои восемь глаз, в нерешительности постучала лапкой по бокалу и, тяжело вздохнув, наконец-то взглянула на Вьюжну.

— Наверное, они про инициацию говорили.

— Да, кажется, да.

— Знаешь, вообще у нас, у духов, бессмертие от инициации не зависит. Мы с ним рождаемся. И не думай, что раз я старая, значит, есть где-то предел моей жизни, внешность наша только от внутреннего состояния зависит. Видела бы ты меня до твоего рождения, вообще бы сказала, что я той ещё рухлядью была. А с тех пор, как ты появилась, у меня и зрение стало лучше, и лапки проворнее, ты тут всех нас омолодила.

Пайян-Жен замолчала и глотнула настойки для храбрости.

— А что до инициации: что у людей, что у духов в последнее столетие она происходит совсем по-разному, иногда вообще незаметно, иногда этих инициаций бывает несколько в разные этапы жизни. Но как-то так вышло, что ты родилась смертной. Нет, бессмертие в тебе есть, — поспешила сказать Пайян-Жен, увидев, как Вьюжна вмиг посерела, убедившись, что верно расслышала слова родителей, — но оно спряталось и спит. И мы думали, что, может, инициация его раскроет.

Маленький зверёк оказался на открытом пространстве. В небе летали коршуны. Но зверёк был белым на снегу, может, если не двигаться…

«Нет, нет, нет! Надо разобраться, просто нужно разобраться!»

— Что это вообще такое?

— Инициация? Это как в старых сказках, помнишь, которые я тебе читала. Вот настаёт время и идёт Василиса в лес к Бабе Яге учиться магии да колдовству, что, конечно, никакая не магия и не колдовство, а просто уроки жизни. Но уроки, которых доселе она не ведала, не знала. А теперь знает. Знает, и может выйти замуж, иметь детей. Ну, то есть инициация — это когда человек из ребёнка превращается во взрослого. Мальчики тоже через это проходят, но у них испытания посуровее, помнишь, как у Иван-царевича.

— А при чём здесь то, что у меня открылся поток?

— Когда мы рождаемся, у нас, у духов, магия как будто наполовину спит, чтоб мы случайно чего не натворили. А потом в определённом возрасте у нас открывается поток. Ну так вот, у смертных тоже этот поток открывается, только он поток не магии, а жизни.

Вьюжна прищурила глаза, чтобы попытаться понять, что же ей пытается сказать Пайян-Жен.

— Эх, как бы попроще объяснить… Мы в определённом возрасте можем творить магию в полную силу, а смертные обретают способность рождать детей, то есть давать жизнь. Так понятней?

Вьюжна подумала минутку и потом молча кивнула. Слова пропали где-то в горле, во рту пересохло — её ищут, нужно вести себя тихо.

— Ну так вот, когда у всяких Василис и Алёнушек такой дар появлялся, то они вроде как становились из девочек девушками, и в это-то время их и отправляли в тёмный лес на инициацию. В сказках о появлении этого дара не говорится, потому что всем и так это было понятно.

Пайян-Жен выпила залпом остаток настойки, налила себе ещё, выпила и её и, стараясь не глядеть сразу всеми восемью глазами на напряжённую Вьюжну, продолжила:

— В общем, если у людей инициация — это познание жизни и смерти, прощание с детством и вступление во взрослую пору, когда они могут детей иметь, то у нас, у духов, инициация — это когда поток открывается, и мы наконец овладеваем своей сутью, своим даром, искусством. Вот я ткачиха, а ты вьюжная колдунья, мать твоя — метельная, отец ветрами северными повелевает. И вот твой поток открылся. Мама твоя и папа сделали всё, чтобы ты быстрее овладела своим мастерством. И надо же, ты такая умница, за полгода полностью овладела искусством вьюги, просто загляденье. Мы надеялись, что тут-то бессмертие и проснётся. Но вот… почему-то не случилось.

Голубой хрусталь в печах становился всё тусклее, но казалось, что холода только прибавилось. И был он не колючим, щекочущим, милым сердцу морозом, а липким и влажным, как прель. Эта прель стекала по телу от макушки к лицу, от лица к горлу, от горла к желудку. Стало мутить, а в глазах потемнело.

— И что теперь? — тихо спросила Вьюжна

Жвалы у паучихи ходили ходуном, но она не произносила ни слова.

— Пайян-Жен? — прозвучало ещё тише.

— Боюсь, дружочек, что если оно не проснётся, то однажды… ты покинешь нас.

Маленькая ласка сжалась в комочек, тело одеревенело, даже сердце стало биться совсем тихо. Но было поздно — кажется, коршун заметил маленького зверька и скоро съест его с потрохами. Пайян-Жен ёрзала на месте, не зная, как это исправить.

— Ох, паутинка моя, не думай об этом. — Паучиха дотронулась до руки Вьюжны своей мохнатой лапой. — Я уверена, и родители твои, и Царица Зима что-нибудь придумают, и бессмертие твоё откроют. И сама ты в конечном-то счёте можешь сказки почитать, поизучать. Знай, они не простые небылицы, в них сокрыта истина. Многие говорят, что истина эта старая, но ты их не слушай. Мир-то, конечно, изменился, и может, инициация сейчас как-то иначе должна происходить, но в старых сказках об этом сказано всё. А чтоб понять новое, нужно для начала вернуться к старому, к корням.

Вьюжна даже не кивнула, только глаза опустила.

— Так что не волнуйся, кровь у тебя по венам медленно бежит, не как у людей, а значит, время ещё есть. Так что иди в дом, выпей ещё сладкого чаю да ложись спать. Даже в сказках говорят, что утро вечера мудренее.

Но ночью не спалось. Оказалось, что беда всё время была рядом, ходила по пятам, выглядывала из-за поворота, кружила коршуном в небе. Молодые ветра и юные Снежинки либо попросту не знали о её смертности, либо не понимали, а может, им было всё равно. Подарки князей, их улыбки теперь виделись пропитанными жалостью. На эту жизнь теперь нельзя положиться. Раньше она казалось бесконечным простором, но вышло так, что она лишь тонкая жёрдочка, калинов мост над рекой Смородиной.

Подушка была бугристой, одеяло — сбитым, пружины матраса втыкались под лопатки. Вьюжна сбросила одеяло и парой резких движений сорвала ночную сорочку, стискивающую влажное тело смирительной рубашкой. Она сидела на краю кровати и словно впервые глядела на свои руки-крылья с переливающимися узорчатыми перьями, на свои тонкие ноги с маленькими коленками, всё еще узкие бёдра и живот с парой пушинок в самом низу. Она смотрела на всё своё вытянутое худенькое тельце с маленькими, только намечающимися грудями, и думала лишь о том, что где-то здесь в нём был изъян. Его не было видно глазу, но он был. Глубоко-глубоко прятался. Может быть, прямо тут, в солнечном сплетении, где копилась магия, или здесь, в глубине сердца, где билась жизнь. А может, тут, в этой курчавой голове — ведь не было в жизни Вьюжны никаких загадок и разгадок, и постижения истинны тоже не было. Испытания, трудные задачи прошли стороной, и не произошло ничего такого, что дало сказочным Василисе или Алёнушке тайные знания о своём искусстве жизни, что делало их такими, как все взрослые, что давало им право вступить в общий со всеми круг.

Вьюжна сидела, впиваясь пальцами в густые волосы. Голова гудела, дышать становилось всё тяжелее. Этот чёртов огонь в очаге сжёг в комнате весь воздух. Она вскочила, резко отворила окно и уже занесла ногу на подоконник, чтобы улететь отсюда, взметнуться вьюгой, и пусть всё катится к старым богам.

Но ночь стояла такая тихая, звёздная. Мама уехала далёко-далёко, и её зычный костяной рог не нарушал покоя. Как могло такое произойти? Весь этот лес, весь этот дом, все её друзья, её родители и Зимняя Охота — всё это останется, и сквозь века будет длиться бесконечной паутинной нитью. И будет такая же ночь, и такой же покой и тишина, но её не будет. И спустя века мама найдёт её узорчатое перо и впервые не заплачет, и вот тогда её совсем-совсем не станет. Навсегда.

Вьюжна осталась. Она взяла с подоконника щепотку снега, рассыпала над ладонью, и над той взвился крошечный вьюжный смерч.

«Нынче нет любви —
Стужа стужная...
В колдовстве каком себя найти?
Подвела меня ты вьюга-вьюжная
Нам с тобой теперь не по пути»

Она захлопнула ладонь, и снежинки песком посыпались сквозь пальцы. Вьюжна села на пол у открытого окна, обняла колени, скрываясь за длинными перьями и распущенными волосами. Но мороз уже наполнил комнату, погасил последние угли, и теперь щипал кожу, и, утешая, превращал в льдинки её первые слёзы.

Облачный дворец гудел симфоническим оркестром с самого утра. Зимние пери наряжали залы висячими бумажными замками и снежинками. Натирали до блеска ледяные зеркала, хрустальные люстры и столовое серебро. Расставляли угощения для долгожданных гостей, украшали столы пышными белоснежными перьями в тонких стеклянных вазах. Взбивали перины в спальнях Снежинок, чтоб тем хорошо спалось после долгих вальсов, ну, или мягко кувыркалось с ветряными любовниками.

И вот настал тот час, когда всё уже готово, но до прихода гостей ещё есть время. И пока Снежинки просыпались в своих комнатах, надевали бальные платья и прихорашивались, у зимних пери выдалась минутка передохнуть.

Для них Снежинки отвели целое крыло дворца, потому что без помощи зимних пери их всех уже давно бы лавиною сдуло с небес любвеобильными ветрами. В большой общей гостиной пахло сладкими благовониями, кто-то раскуривал кальян, сквозь разноцветную мозаику окон мягкий солнечный свет прощался с этим днём, обещая вернуться завтра. Совушки сидели маленькими группками на больших расшитых подушках около приземистых резных столиков, пили чай с вареньем из чёрной смородины, что с прочими вкусностями как всегда оставлял им Лето-хан, и, как водится, сплетничали о новом сезоне Зимней Охоты.

Среди прочих сидела и Вьюжна. Уже пять лет она отработала у зимних пери, изучая мастерство всех зимних князей, и третий год работала у Снежинок, чью магию пришлось изучать отдельно из-за их беспечности и неспособности (а может, и нежелания) сосредоточиться на магии вне своих обязанностей. Только один князь зимы был слишком замкнут, работал с избранными зимними пери, и лишь его магию она не освоила. А потому сейчас она сидела, неестественно прямая, как ледяной сталагмит, с тугой косой, стягивающей кожу на голове так сильно, что ещё чуть-чуть, и уши окажутся на затылке, и сквозь пар от поднятой вместе с блюдцем чашки, из которой так ни разу и не отпила, глядела на луноликую Ыйданга, что беседовала с подругами на другой стороне гостиной.

«Привет, Ыйданга… Ыйданга у меня к тебе тут такой вопрос… Ыйданга, знаю, это не совсем уместно в сложившихся обстоятельствах, но мне очень нужно у тебя узнать...»

— Вью, ты с нами?

Вьюжна вздрогнула, и чай выплеснулся на блюдце, горячие капли попали на пальцы.

— Прости, дорогая. — Сандаара взяла из рук Вьюжны чашку, поставила её на столик и подала ей салфетку. — Ты как будто с призраками разговаривала. Что-то случилось?

— Случилось всё то же, что и всегда. — Вьюжна вытерла пальцы, но болезненный след остался, ожог надо бы смазать, но даже сливочного масла под рукой не оказалось. — Мне для инициации осталось испробовать последнее средство — наставничество морозного мага. Уроки Снежинок по защитной магии, конечно, полезные, у меня многое получается, но нужного результата они не дают. Так что в следующем году нужно идти к Морозу.

Бесполезная салфетка скомканным шариком полетела на столик. Жжётся, может, в буфете что-то найдется… Чёрт! Ожоги же нельзя смазывать маслом. И Вьюжна откинулась на гору подушек.

— Ох, Вью, всё-то ты копаешься в прошлом и не видишь ни настоящего, ни будущего. Может, поднимешь глаза от книг про древние обряды и начнешь жить настоящим? А то жизнь твоя так и пройдёт.

— В том-то и дело, что рано или поздно пройдёт, а я так и останусь никем. Если у тебя есть другие идеи, как раскрыть моё бессмертие, скажи!

Сандаара и другие пери, что сидели за столиком, замолчали. Кто-то слегка переглядывался, кто-то опустил взгляд в чашку, кто-то потянулся за песочным печеньем, будто ничего такого не произошло, и их робкая Вьюжна внезапно не вспылила.

С ранних лет она искала способ пробудить спящее внутри бессмертие. Вьюжне казалось, что весь секрет в каком-то скрытом внутри даре, в неком мастерстве, отличном от вьюжного, которое её так подвело, и потому обучалась у всех, кого только можно. В любом деле она рано или поздно добивалась отличных результатов, но время шло, а бессмертие продолжало мирно спать внутри.

— Прости. — Вьюжна потянулась к Сандааре и положила на её ладонь свою руку-крыло. — Всё этот чай дурацкий. А тут ещё Ыйданга, оказывается, с Морозом рассталась, и как теперь у неё, спрашивается, разузнавать о нём.

— Ой, как будто только одна Ыйданга с ним и встречалась, — прогнала неловкость Туллук. — И потом, многие зимние пери с ним работали, так что можешь спросить у нас. Что тебе интересно?

Вьюжна на минуту задумалась.

— Здесь, на балах, он вроде улыбается, вливается в общее веселье. Только всё это как будто не совсем для него. Так, разнообразия ради. — Вьюжна все больше пыталась спрятаться в мягких подушках, как в материнском гнезде. — Не знаю, как к нему подступиться, как начать разговор. Кажется, что если подойду просто так, он откажет. И, наверное, знакомиться на балу не лучшая идея.

— Знаешь, я бы пошла к его охотничьему шатру, — начала Сандаара, — там он чувствует себя почти как дома и не станет обороняться. Может, чего и выйдет.

— Что ему вообще нравится, чем он увлечён? — продолжала спрашивать Вьюжна. — Да, я знаю, что он делает отличные эскизы замедляющих инных узоров, сетей и ловушек, которые вы потом сплетаете, но это — работа. Я вот тоже иногда вьюжу вместе с матерью… и… люблю это очень, — тихо добавила она, — но ещё я люблю петь, особенно колыбельные.

— Он отлично рисует, знаешь! — воскликнула Туллук.

— Да, такие замечательные абстракции, и всякий раз, чуть у меня другое настроение, вижу в них что-то новое.

— Жаль, он не так часто их показывает, — щебетали со всех сторон зимние пери.

Разговор закрутился, одна только Вьюжна молчала. Картины — это хорошо, но сама она рисовать не умела. Ха, вот её мать делала отличные скульптуры, если так можно сказать о застывших навсегда незваных гостях. Хотя, может, идея не так плоха — по соседству жили действительно талантливые скульпторы-великаны, возможно, разговоры об искусстве наведут её на какую-нибудь мысль.

— Алмазная пыль, — вдруг раздался голос Ыйданга. — Он умеет собирать алмазную пыль.

Все взгляды устремились на пери. Вьюжна замерла. Ыйданга высилась над ней в своих перламутровых одеждах, расшитых речным жемчугом, и взошедшая на небе луна, чей свет пробивался сквозь окна, сияла нимбом вокруг головы пери. А может, этот свет исходил от самой Ыйданга, её круглого лилейного лица в обрамлении чёрной ночи волос? Дыхание перехватило и от красоты, и от неловкости, но сквозь гнездо подушек пробился голос:

— Алмазная пыль и ковка из неё оружия — тоже работа.

— Не думаю, — ответила Ыйданга. — Я много раз видела, как он рисовал, много раз видела, как он делает эскизы для сетей, сама их для него сплетала. Но я ни разу не видела, как он творит и собирает алмазную пыль, для этого он всегда отправлялся к себе домой, на полюса. И так же в одиночестве он ковал из неё оружие для всей Зимней Охоты. Я как-то хотела попросить его показать мне, но меня забросал заказами Январь, а потом уже случай так и не представился. В общем, что-то в этом есть, не знаю что, я так и не поняла. Но алмазная пыль для него важна.

Все молчали, Ыйданга действительно долго была с Морозом, многие начинали думать, что он нашёл ту самую, и новогоднее пожелание зимнарей о невесте для Мороза наконец-то исполнится.

Тут Ыйданга улыбнулась, села за столик рядом с Сандаарой и налила себе чай в фарфоровую чашку. Прежние теплота и гомон снова вернулись в гостиную.

— Кстати, а ты знала, что иголки, спицы и крючки для нас тоже делает он, из той самой алмазной пыли? Только тогда он в шутку называет её ледяными иглами.

Ыйданга уже протягивала Вьюжне розетку с вареньем, когда двери гостиной распахнулись, и вместе с прохладным воздухом на пороге возникла Сванхильда.

— Вьюжна, Исвейг очень извиняется, говорит, ты была полностью права, и умоляет подшить платье еще на сантиметр, она очень не хочет грохнуться посреди вальса, запутавшись в юбках.

Вьюжна тут же встала, взяла свою швейную шкатулку и готова была отправиться на помощь Снежинке. Но на пороге её перехватила Сандаара и прошептала на ухо:

— Исвейг очень надеется заполучить Мороза хотя бы на этот сезон, ей и её подругам давно уже хочется добыть место в Зимней Охоте. Неважно, сможет она очаровать Мороза или нет, в любом случае, можно будет сделать выводы. Давай, давай, поболтай с ней, не робей. С нами ты тоже поначалу чувствовала себя не в своей тарелке, а теперь одна из нас. Так что, может, ты и долго ветер и снежинки под перьями собираешь, но зато как славно потом вьюжишь, одно загляденье!

Комнаты Снежинок располагались в противоположном крыле. В отличие от зимних пери, привыкших к вечно зелёному Снежному Веретёнцу, украшенному гирляндами, игрушками и шарами всех цветов радуги, Снежинки любили белизну мрамора, прозрачность хрусталя и предпочитали разнообразие форм, бликов света и узоров буйству красок. Поэтому в комнате Исвейг был светлый паркет ёлочкой, широкие окна в пол, на высоком потолке — замысловатая гипсовая лепнина и ажурная люстра из сотни маленьких кристаллов, а стены украшали деревянные панели, выкрашенные в идеально белый цвет. Все дышало прохладой и простором.

Когда Вьюжна вошла, Исвейг вертелась перед большим зеркалом, обрамленным старой латунной рамой со сценами волчьей охоты на оленя и замысловатой рунной надписью на самом верху. Это был единственный тяжеловесный предмет в комнате, и Вьюжна подозревала, что перед такими зеркалами Снежинки не только красуются, но и выслеживают цель для Зимней Охоты. Но полюбоваться на себя в зеркало, пусть даже волшебное — это они всегда с большим удовольствием.

— Ох, душа моя, — воскликнула Исвейг, — как хорошо, что ты пришла.

Она встала на круглый пуф, и Вьюжна принялась за дело.

Сванхильда нервно ходила из от стены к стене, заламывая руки и глядя на настольные часы. А Герда, вторая подруга Исвейг, сидела на кровати, хмурилась и кривила губы, уж больно ей самой хотелось сегодня танцевать с Морозом.

— Герда, радость души моей, встань с кровати — простыни мнутся!

— Неужто рассчитываешь уже сегодня на них кувыркаться?

— О, да! Ещё как рассчитываю!

Герда пересела в мягкое кресло с высокой спинкой и заодно увлекла за собой Сванхильду. Та, примостившись на подлокотнике, наконец-то задышала ровнее.

Подшить платье Исвейг было делом не простым, и не только из-за многослойности тонких полупрозрачных юбок, но и потому, что нужно было давать иголке особый магический импульс. Вся ткань платья — и юбка, и лиф сердечком с обнажённой спиной, — была сделана особым, изобретённым Снежинками способом, который придавал ткани невероятную прочность перед оружием и магией, ну и конечно перед обыкновенными ножницами и иголками. Но, как теперь знала Вьюжна, её ножницы и иголки были не простыми, а сделанными из ледяных игл, но и им требовались наговор и магический импульс, обходящий защиту.

Из этой ткани была сделана вся охотничья одежда князей, ей можно было придать любую плотность и форму — на характер ткани это не влияло. Вьюжна давно уже обучалась у зимних пери, которые по способу Снежинок изготавливали эту ткань из нитей зимы, что наматывались на Снежное Веретёнце, поэтому сейчас дело спорилось и уже подходило к концу, а значит, можно было поговорить.

— Исвейг, простите за личный вопрос. — Вьюжна подняла взгляд и тут же его опустила, всё ещё оставалась пара стежков. — Но вы не могли бы мне немножко рассказать о Морозе?

— О, наша девочка выросла, стала мальчиками интересоваться!

— Да нет, мне в следующем году надо как-то умудриться попасть к нему в ученицы.

— Ох, даже не знаю, есть ли у тебя шансы. — Исвейг уже хотела покачать головой, но побоялась раньше времени нарушить причёску.

— Просто расскажите о нём хотя бы чуть-чуть. Какой он?

Раз, два, узелок, и всё готово, иголки в подушку на запястье, а нитки в шкатулку.

— Ну, какой, какой... — Исвейг сошла с пуфа и надела лёгкие балетки. — Очень в себе, любит пофилософствовать, покопаться в сути. Что в общем-то неудивительно, живёт у себя в доме, считай, что один, только Большая Медведица и её медвежонок ему компания.

— Судя по вашим словам, он зануда, но вы всё равно мечтаете завести с ним роман? — недоумевала Вьюжна.

Исвейг взяла с будуарного столика духи в дутом флаконе и слегка побрызгала на обнажённые плечи. В воздухе разнёсся лёгкий запах мандаринов.

— О, деточка, Мороз видит всех насквозь, и когда он в бодром расположении духа, посплетничать с ним одно удовольствие. Вдобавок, Царица Зима его очень ценит, так что та, кто рядом с ним, считай что в свите Зимней Охоты, а среди Снежинок конкуренция ого-го какая! И потом... — Исвейг многозначительно переглянулась с подругами, и те захихикали. — Видишь ли, в отличие от многих ветров, Мороз... как бы это сказать... очень крепкий, стойкий, долгоиграющий, а если его немножко подзадорить, то и, ух! — Она театрально закусила губу. — Лютый. Конечно, если ты понимаешь, о чём я.

«Да уж, понятнее некуда», — открасневшись, подумала Вьюжна.

— Ладно, а сам-то он зачем сюда приходит? Неужто лишь по наказу Царицы?

— А потому, душа моя, что всем нужна компания. Да, да! Всем-всем-всем! — Исвейг трижды тронула пальчиком носик Вьюжны.

Она ещё раз повертелась вокруг зеркала, убеждаясь в своей безупречности.

— Ну всё, девчули, это охотничье платье сделает его моим!

— Ага, удачи тебе, — с сарказмом ответила Герда, — ничего у тебя не выйдет.

— Выйдет, ещё как выйдет! Нужно будет, свяжу его именным заклинанием. А ты не завидуй, от этого снежные лучинки тают. — С этими словами Исвейг, оставляя за собой свежий аромат, поплыла в бальную залу.

Вьюжна задумчиво смотрела ей вслед.

— Эх, и мы с этой кокеткой в одной лодке! — вздохнула Сванхильда. — Думаешь, у неё получится?

— У Исвейг-то? — воскликнула Герда. — Эх, ещё бы! Она как чары свои начнёт выпускать, обволакивать ими, как этими своими духами, как станет сладко кликать его по имени, мол, Мороз, Морозушка, тут тёпленьким и возьмёт. Та ещё чаровница!

— Погодите. — У Вьюжны мелькнула странная мысль, и она обернулась к двум Снежинкам. — То есть, она и вправду может его зачаровать, позвав по имени?

— Что? — Сванахильда немного прищурилась, будто не до конца расслышала фразу. — Вью, это всего лишь метаф...

— Да, Вью, — перебила Герда подругу, ущипнув ту за локоть, — это всего лишь метафизический закон, элементарнейший причём: имя — первоначало осознанного бытия, и, зная истинное имя, ты обретаешь власть над его носителем. Вон игла в твоей игольнице… — Вьюжна внимательно посмотрела на иголку, некогда созданную Морозом из алмазной пыли. — Ты знаешь, что игла — это игла, а значит, знаешь её суть, предназначение, и можешь правильно её использовать, ею управлять и манипулировать. Древние боги не зря скрывали свои истинные имена. Мороз с традициями не считается, но законам мироздания на это как-то плевать. Ты же откликаешься на имя Вьюжна, вот и он отзовётся, если скажешь правильно да магию в слова вплетёшь. Погляди в старых книгах своей матушки. Да, Сванхильда? — И Герда пристально посмотрела на Снежинку.

— Да, Вьюжна, — сказала Сванхильда, медленно переводя взгляд с Герды на Вьюжну, — Герда тебе дело говорит! Ты же любишь всё старинное, вот и посмотри в старых книгах, там много об этом.

И пока Вьюжна сидела в раздумьях, Снежинки вслед за Исвейг отправились на бал. И если кто думал, что у них лишь одни танцы и развлечения на уме, тот сильно ошибался. Не было более умелых защитниц на свете: во время Зимней Охоты укрывали они щитом князей зимы, заметали все дорожки и пути, и незваные гости не приходили в тёплый людской дом, а под периной у каждой спала, греясь, трава-мурава.

И пока дети лета сетовали на то, что Облачный дворец закрыл собой солнце, зимнари и сибиряне выходили гулять в самые тёплые зимние деньки, ведь они знали, что пока Снежинки правят бал — Мороз отдыхает.

— Куда без шапки?! — резко окликнула сибирянка своего маленького сына, почти выпрыгнувшего за порог. — Ты там кого собрался своей шевелюрой впечатлять? Зимнарей этих отмороженных?

— Ну, мам!

— Не мамкай мне! Сибирянин не тот, кто не боится холода, а тот, кто тепло одевается! Негоже в таком виде идти на Костёр к Хатан Тэмиэрийэ. — С этими словами она нахлобучила сыну на голову пышную ушанку.

То было раннее утро 14 января, один из последних дней, когда зима была ещё мягкой и снежной, готовой вот-вот перейти в состояние трескучего мороза и ослепляющей пурги. И все сибиряне собирались на второй праздник у Снежного Веретёнца. Сегодня был их день, день, когда Хатан Тэмиэрийэ — их дух-покровитель огня — возжигал Костёр у ели зимних пери, на котором вся Зимняя Охота вместе с сибирянами и зимнарями готовила горячую еду и напитки.

Сегодня они славили огонь!

Да, сибиряне поклоняются огню и теплу весь год, но в чём смысл в огне летом, когда есть солнце, что дает и тепло, и свет. То ли дело зимой, когда значение огня возрастает во сто крат, и он имеет наибольшую власть и силу. И вот сибиряне — зимние жрецы огня и тепла — шли на костёр в тайгу славить Хатан Тэмиэрийэ.

Когда-то, когда Царица Зима была не охотницей, а воительницей, это был чуть ли не единственный день перемирия между нею и Хатан Тэмиэрийэ, который оберегал людей от её лютости. Теперь же Костёр стал славной объединяющей традицией.

Так что пусть горит Костёр Хатан Тэмиэрийэ, согревающий наши тела и души! Мы отойдем от него немного, чтобы поиграть с Царицей Зимой и её князьями, и вернёмся вновь и вновь, сушить варежки, валенки, греть замёрзшие пальцы о кружки с чёрным чаем, поджаривать на костре хлебцы, шкварки, мясо, запасённое на зиму, и наслаждаться той гармонией огня и снега, которая возможна только в середине зимы.

В отличие от восторженных зимарей, что не боятся холода, сибиряне — люди практичные: чтобы сберечь тепло своего взгляда, многие из них спрятали глаза-угольки в тонкие, как молодой месяц, прорези. Они сохранили огненные лучи в сердцевине своих смоляных волос, багровые всполохи которых видны при ярком свете. Порой кажется, что тепло они берегут пуще Июнь-хатун — самой жрицы Солнца.

Они частенько не сходятся во взглядах с зинарями на то, как одеваться, и нередко можно увидеть, как какой-нибудь легко одетый зимнарь подходит к стайке сибирянок, укутанных в одежды с головы до пят, и начинает подстрекать одну их них:

— Ты чего на себя весь гардероб натянула? Чё, холодно, что ли?

— Ой, ой, ой! Шапку-менингитку на себя натянул и думает, что его пронесёт!

Но как только кто-то из детей лета начинает говорить, как ему холодно в минус пять, глаза они закатывают одинаково.

Так что в зиму сибиряне влюблены не меньше, особенно теперь, когда вражда между Хатан Тэмиэрийэ и Царицей Зимой перешла в состояние заклятой дружбы. И потому хорошо было, перебегая из бани в дом, неодетым, распаренным, замереть на мгновение и посмотреть, как Мороз расчесал белоснежную шерсть на боках Большой Медведицы, чтобы уже этой ночью отправиться с ней на Зимнюю Охоту. Затем войти в дом, пока весь жар из тебя не вышел, налить гречишного мёда в чай, укутаться в ватное одеяло и, сидя у маленькой печки, слушать, как Хатан Тэмиэрийэ своим теплым потрескивающим голосом рассказывает сказки. Сказки о том, что быть зимними жрецами огня сибирянам было предначертано судьбой, ведь недаром золото для пламени Хатан Тэмиэрийэ и алмазы наконечников стрел и копий Царицы Зимы рождаются на той же земле, что и они.

На краю у света, на краю земли шла размеренным шагом Большая Медведица. А на ней, спиной к спине, лежал Мороз и глядел на свой дворец. У каждого морозного мага, что был до Мороза, он был свой и отражал суть своего хозяина.

У Карачуна дворец был создан из пластов льда, словно нападающих друг на друга, треугольный вход вёл в бесконечный лабиринт, выход из которого знал лишь сам Карачун. Он мог войти в этот дворец на северном полюсе, а выйти на южном, или вообще на снежных склонах Гималаев. Непоколебимый, неизменный, угрожающий. Только попробуй войти в это ледяное логово, и оно сожрёт тебя.

И когда пришли перемены, Карачун не захотел меняться и приспосабливаться. Он оставался таким же жестоким. Царица предупреждала его, что мир не потерпит дисгармонии в себе, люди изменились, и если Карачун не изменится с ними, это ему аукнется.

«Неужто Царица Зима и вправду думала, что он может измениться? Карачун же не видел сути вещей, просто так получилось, что он с этой сутью на определённый момент времени совпал».

Карачун был льдом, ему казалось, что на полюсах лёд вечен и не сможет растаять. Да, его дворец не растаял, просто рухнул от изменений в движениях плит. И Карачун был стёрт миром со своего полотна. Тогда родился Морозко.

Морозко даже строить толком ничего не стал, только небольшое иглу с двумя выходами в два полюсных владения. Всё, чем был Карачун, казалось Морозко сплошной ошибкой. Его больше интересовала тундра и даже дальше — лес, тайга. Он построил в чаще ледяной терем и, пренебрегая своей основной резиденцией, поселился в лесу.

Поначалу Морозко был молод, он отлично чувствовал баланс, знал, когда надавить, а когда отступить, когда помочь людям, а когда покарать их за самоуверенность и глупость.

Но однажды Морозко встретился с Весной-Красной и полюбил её. В этот момент его связь с полюсами стала ещё тоньше, чем раньше, и в какой-то момент он даже перестал чувствовать запах снега, морозного ветра и зимы. Но это мало его волновало. Его интересовали люди, их обычаи, их любопытство, мотивы их безрассудства, глубина отчаяния. Он искал суть вещей, находил её, коллекционировал, как Декабрь — оттенки тьмы. Но, увлеченный чужой сутью, позабыл свою.

«Наверное, Царица Зима принимала это за гибкость, и в целом так оно и было. Жаль, что его, вроде бы прогрессивных взглядов в конечном счёте оказалось недостаточно».

Наблюдая, как мир меняется, Морозко забыл измениться сам. Кажется, он даже не заметил, как превратился в деда, словно его суть, оставшаяся в прошлом, тянула из него молодость.

Однако их связь с Весной-Красной дала свои плоды. Произошло первое чудо, и у них родилась Снегурочка. Но Мороз сильно отдалился от себя самого, а у Весны-Красны были свои трудности: до встречи с Морозом она была женой своего воина весеннего равноденствия — Ярило, которого приводил в бешенство тот факт, что его жена была главной в семье, а теперь ещё и ушла от него к врагу, морозному магу. Из-за душевных терзаний своих родителей, оказавшихся на грани изменения мира, Снегурочка родилась проклятой — ни живой, ни мёртвой, и не знала любви. И каждый год под яростным взглядом Ярило она погибала, потому что тот не мог вынести ни её существования, ни того, что она была холодной, безучастной красавицей, не пылающей ни к кому страстью. Но каждую зиму она рождалась заново от обречённой любви Морозко и Весны-Красны.

Однажды Ярило сказал Весне-Красне и Морозко, что перестанет убивать Снегурочку, если она познает любовь. И тогда Весна-Красна подарила дочери пышный весенний венок, что искусственно рождал в ней пылкие чувства, наказав никогда его не снимать. Но жрец Ярило, такой же фанатичный, как и он, помешанный на страсти и желании Мизгирь, решил жениться на Снегурочке. И во время церемонии поменял венок Весны-Красны на свой, ярильный. Снегурочка тут же растаяла, не выдержав любовного жара. Она превратилась в бурный поток, в котором Мизгирь, так и не утоливший с ней своё желание, утопился.

После этого Снегурочка больше не рождалась. Сама идея о ней стала для Морозко и Весны-Красны невыносимой. И они исчезли. Исчезли спокойно. Измененный мир терзал их, и они были готовы уступить его своим новым инкарнациям.

Но и про Ярило мир не забыл и не простил духу, что должен пестовать жизнь, причинение смерти даже такому не живому и не мертвому существу, как Снегурочка. Духи зимы не видели Ярило в его последний час, но с удовольствием думали, что он сильно удивился, когда стал истончаться и исчез.

Мороз лежал на спине Большой Медведицы, его подруга, наслаждаясь полярной ночью, медленно шагала, покачивая бёдрами, и Морозу казалось, что он дрейфует на большой пушистой льдине посреди седого Ледовитого океана. А в небесах сияло Полярное сияние — его новый дом. Гибкий, иллюзорный, его как бы нет, но вот он здесь. Ты можешь не увидеть его в полярном дне, но всё же дом Мороза будет на небе. Такой тонкий с виду, внутри он наполнен мерцающими комнатами, где есть всё, чтобы отдохнуть после долгой охоты да порисовать инные картины. И выйти из Полярного сияния Мороз мог в любой части своих ледяных владений.

Здесь, в месте своей силы, он мог создавать лучшую алмазную пыль на свете и наполнял выкованное из неё оружие светом паргелия или парселены. Это был самое красивое действо на свете, самое любимое действо на свете. В Морозе оно резонировало приятной вибрацией в теле, искрами в солнечном сплетении, мурашками по коже. Оно было почти как любовь и жило в самой сердцевине его сути. Жаль, что остальных эта его сторона не интересовала, всем нужны были лишь результаты ковки.

Мороз знал — на краю земли понимать суть вещей особенно важно. В её разгадке, понимании, раскрытии истинности — ключ к жизни. Команды «Террора» и «Эребуса» не поняли сути края света, они её даже не стали искать и погибли на земле, где в двух шагах от их скованных льдами кораблей веками жили инуиты, один из любимых сибирянских народов Мороза. По той же причине он благословил Амундсена, а Скотт был настолько беспечен, что никакое благословение его бы не спасло.

«Ведь суть в том, что смерти нет. А жизнь вездесуща. Нужно лишь найти как в ней проявиться, не следовать старым правилам, въевшимся в плоть канонам, и с переменами меняться самим. Нельзя жить зимой по законам лета, нельзя жить на краю земли по законам тёплых стран, нельзя в будущем жить по законам прошлого. Иначе ты исчезнешь, как исчезли Карачун, Морозко, Весна-Красна и Ярило».

Мороз понимал суть вещей и принимал её в себя. А потому знал, что в отличие от предков, он здесь надолго.

Это была последняя возможность понять, что же идёт не так и как это исправить. Немыслимо, обратиться к старому врагу! Если бы не настоятельный совет Царицы Зимы, эта встреча не состоялась бы ни за что на свете.

Но вот не осталось ни капли надежды, и Хаар Силлиэ с Бореем всю ночь смотрели, как Хатан Тэмиэрийэ колдовал над огнём в своём балагане. Хозяин огня сидел на полу у очага и долго, размеренно бил в бубен, украшенный алыми лентами и золотыми бубенчиками. Постепенно он входил в шаманский транс, время от времени бросая в огонь еловые почки, пихтовые шишки и ароматные травы, что собрала для него его алтайская сестра. И когда от его тела начал исходить жар, а его седая борода раздвоилась и поплыла вверх, струясь вместе с завитками сизого дыма, он открыл глаза, в которых плескалось расплавленное золото, и кивнул Хаар Силлиэ.

Она бросила в огонь три серебряных волоса, что при рождении срезала с маленькой головки Вьюжны. Огонь затрещал, заискрился, засеребрился, и в дымных клубах отчетливо были видны три круглых серебряных всполоха.

— Только когда над твоей дочерью взойдут три Луны, — чётко в тишине промолвил Хатан Тэмиэрийэ, — тогда и только тогда она станет собой и обретет бессмертие.

Волосы Хаар Силлиэ поседели, руки покрылись морщинами, и она заплакала ледяными слезами так горько, что даже Борей не мог её утешить.

***

Вьюжна шла по тропинке вверх на гору, время от времени машинально перелетая участки пути, преграждённые елями, что согнулись до самой земли под тяжестью снега. Там, на плоской возвышенности, не доходя до самой вершины, сиял маленький кусочек северного сияния — вход в охотничий шатёр Мороза.

Ноги шли как зачарованные, руки-крылья взмахивали сами по себе, а в голове бегали по кругу мысли, как ласки в снегу:

«Это будет провал!»

«Да не будет никакого провала, выглядеть-то, конечно, будет глупее некуда, ну и что, главное, чтобы получилось».

«А оно получится?»

«Но у древних ведь получалось, чего сейчас-то не получится?»

«Так, собралась! Ведь прогуляла-таки Исвейг с ним весь прошлый сезон!»

Мороз сидел посередине поляны на снегу, расчесывая белую шерсть Большой Медведице, пока та из-под полузакрытых глаз любовалась зимним лесом внизу и Снежным Веретёнцем, сверкающим разноцветными огнями в его глубине.

Вьюжна замешкалась у края. Но у неё был план, хороший план, надёжный план, верный, как полярная звезда, ну почти… Просто нужно было верить, что получится, не смотря ни на что верить. Поэтому она задержала дыхание и ступила навстречу Морозу.

— Привет. — Голос немного дрожал. — Я Вьюжна. Я принесла инные узоры, сделанные по твоим эскизам.

Мороз оторвал взгляд от шерсти Большой Медведицы:

— Спасибо, оставь тут. — Он кивнул на землю слева от себя и снова опустил глаза к костяной щётке.

Вьюжна приблизилась, поставила корзинку на снег, ещё раз задержала дыхание, концентрируя всю свою магию в солнечном сплетении, и в воздухе прозвучало:

— Привет, я Вьюжна, и я пришла учиться у тебя, Мороз, морозной магии. — Казалось, голос жил отдельно от неё.

Мороз остановился, сморгнул пару мгновений, переглянулся с Большой Медведицей и озадаченно посмотрел на Вьюжну.

— Я в курсе, кто ты, колдунья… Ты что? Пытаешься меня связать какими-то старыми, прогнившими чарами? Вообще-то это невежливо. Если тебе что-то нужно, может, для начала просто попросишь по-человечески?

— Ну… я…

Вьюжне казалось, что её две: одна как дура стоит на этой открытой вершине, говорит и делает, что попало, а другая, настоящая Вьюжна, глубоко внутри сгорает от стыда. Похоже, первая окончательно села в большую весеннюю лужу, так что второй ничего не оставалось, кроме как глубоко вздохнуть и сдаться:

— Снежинки намекнули, что ты «слишком в себе» и просто так обучать меня не согласишься, а в сказках те, кто проходят посвящение, всегда используют магическую именную формулу.

— Гирлянд тебе на уши твои Снежинки понавешали, сидят сейчас в Облачном Дворце и хихикают, какая у Хаар Силлиэ дочка дурочка. И что это за бред с посвящением?

— Ты, должно быть, знаешь, что я… не бессмертная. Ну, и мама как вспоминает об этом — плачет… — Она запнулась. — В общем, я подумала, что если я как в старые времена пройду посвящение…

Брови Мороза поползли вверх.

— … в форме… обучения, то моё бессмертие как-нибудь да раскроется. У мамы и папы я еще в детстве всему научилась, у зимних пери пять зим проработала, Снежинки… — Тут она вздохнула. — Всё, что могла у них взять, взяла. Один ты остался.

Глядя на лицо Мороза, прокис бы даже снег, но Вьюжна продолжила:

— Яги больше нет, а в сказках и обрядах взамен неё только метелица и морозный маг. Поэтому научи меня морозной магии… пожалуйста!

Мороз медленно встал, погладил Большую Медведицу по холке, взмахнул рукой, и та, обернувшись семью звёздами, взлетела на небо. Потом он подошёл к Вьюжне и озадаченно посмотрел на неё.

— Яга, значит. Посвящение, птичий язык, все дела. — Попытка глупого колдовства всё ещё неприятно щекотала Морозу нутро. Может, она и вправду дурочка? — Ты вообще в курсе, на кого мы охотимся?

Вопрос был детским, все это знали.

— На... злых духов... терзающих людей? — недоумённо ответила Вьюжна.

— Ну, так и?! Ведь раньше мы охотились на людей — вон, Хатан Тэмиэрийэ до сих пор нам до конца не доверяет. Или ты вообще не задумывалась, почему?

— Может… я… наверно… — Мысли посыпались, как мандарины из порванной сетки, и ни одну не удавалось удержать. Что-то в современной философии Вьюжна интуитивно понимала, но изучение старины и обрядов инициации занимало всё её время.

— Понятно.

Мороз внимательно посмотрел в глаза Вьюжне и твердо, подчёркивая каждое слово, сказал:

— Мы охотимся на злых духов, терзающих людей, потому что Мир Изменился. Потому что Смерть больше не властвует над ним. Миром правит Любовь, а она источник Жизни. Охотясь на злых духов, мы пестуем Любовь и Жизнь. Благодаря этому ты, собственно, и родилась.

Вьюжна смотрела на него, как зайчонок, загнанный большим злым волком, поэтому, немного помолчав, он продолжил спокойнее:

— Тебе не найти Яги в этом мире, как и всех тех, кто мог бы её заменить. Она давно исчезла, как и мой предок Карачун. Он не смог принять того, что мир изменился, и исчез со старым порядком. Морозко сделал ту же ошибку. И теперь здесь я. То же вышло с Ярило, который любил покричать, что он бог, и не выносил того, что его жена была главной в доме, Весной-Красной, и всеми теми, кого ты встречаешь в сказках. С Ягой вышла та же история, и теперь вместо неё Матушка Альма.

— Да, про Матушку Альму это я поняла, отсюда и идея, — робко запинаясь, пыталась объяснить Вьюжна. — Разве не считается, что люди становятся взрослыми, пройдя школу Матушки Альмы?

Смотри-ка, а голос у зайчонка всё-таки пробивается. Мороз покачал головой:

— Нет. Кто-то, пройдя её обучение, как был никем, так им и остаётся. А кто-то вообще не приходит к ней, но всё равно обретает себя.

Сердце у Вьюжны упало: от старого мира осталось столько сказок и обрядов, но теперь они были не больше, чем пыль. В новом мире она уже столькому научилась, но это ни на одну снежинку не приближало её к познанию себя и своему скрытому бессмертию. Наверное, пора было развернуться и уходить, но сделать даже один шаг в сторону той реальности, где больше не жила надежда, не было сил. Вот бы время остановилось и можно было вот так простоять тут на пороге! Её голова опустилась, тяжёлая белая коса тянула к земле, руки-крылья безвольно упали.

На несколько мгновений Вьюжна совсем ушла в себя, и сквозь всё наносное стала видна её сердцевина. Она была такая зимняя, такая своя, и всё в ней было ладно, да только в слове «вечность» затерялась одна буква. Видимо, что-то от Морозко по части спасения маленьких потерянных девочек в лесу у Мороза всё-таки осталось.

— Ты присядь пока.

Вьюжна послушно села на снег. Мороз прошёл сквозь полярное сияние в свой шатёр, а через несколько минут вынес чашку сладкого чая и протянул её Вьюжне. Та отпила глоток, но и только. Мороз сел рядом. Его расшитый серебряными нитями кафтан приятно скользнул по её перистому плечу.

— Слушай, если хочешь учиться у меня морозной магии, то я не против. Честно говоря, до тебя это никому не было интересно, — сказал он и попытался ей улыбнуться.

Она подняла на него свои глаза, такие чёрные, что зрачков почти не было видно. В них затягивало как в прорубь.

Мороз стряхнул с себя наваждение.

— Давай вставай. — Он поднялся с земли и протянул ей руку. — К бессмертию морозная наука тебя точно не приблизит, но коротать жизнь надо интересно!

***

Уроки Мороза оказались невероятно скучными. Весь смысл заключался в том, чтобы просто сидеть и дышать, а это было далеко не в природе вьюжной колдуньи. Отстранённое солнце светило белым золотом, на небе не было и намёка на Облачный дворец, и стужа стояла такая, что трещали деревья. Вьюжна с Морозом сидели друг напротив друга и перед каждым парило маленькое овальное зеркальце.

— Ещё раз. — Мороз потёр уставшие глаза. — Долгий плавный вдох. Вьюжна, плавный! А то опять обожжешь лёгкие и начнёшь кашлять. И ещё более долгий и плавный выдох. Принимаем в себя холод и отдаём тепло — сливаемся с сущим. Если всё будешь делать правильно, на зеркальце отобразиться красивый узор из перьев, звёзд и цветов. А если будешь суетиться, то опять получится вот эта дёрганая мазня.

Пока что у Вьюжны получалось не очень. Как выяснилось, ничего не делать — было самым сложным. После недели неудачных практик Мороз уже думал, что она сдастся, но Вьюжна приходила снова и снова, и он решил пока не отказываться от её обучения.

— Прости, сложно только дышать и ни о чём не думать.

— Так, стоп! Кто сказал про «ничего не думать»?

— Но ведь буддистские монахи…

— Оставь буддистских монахов Будде, — перебил её Мороз. — Прошу тебя, делай только то, что я говорю, и забудь обо всем, что читала в пыльных трактатах.

Он попытался унять раздражение.

— Цель дыхания успокоить разум и сердце, — продолжал он, — а не отключить их. Не убрать мысли совсем, а замедлить их, отпустить суету и прислушаться к себе. Найти себя, найти целостность, найти свою суть.

С Вьюжной он совсем терял равновесие, а строгий тон явно не шёл на пользу обучению. Она переставала смотреть ему в глаза и только скользила взглядом по лицу. И что же там такого страшного эти балаболки Снежинки про него понарассказывали? Нужно было как-то к ней пробиться, к той сердцевине, что он видел. Мороз в очередной раз вздохнул и продолжил ласковее:

— Ты сейчас похоже на решето.

Вьюжна непроизвольно взглянула на своё смертное тело.

— Да, да, ты вся словно дробью пробита. — Он потянулся к ней и щекотно потыкал Вьюжну под ребра. — Куча. Маленьких. Дырочек. — От каждого прикосновения расцветал маленький инный цветок.

Она слегка улыбнулась и наконец-то посмотрела ему в глаза.

— Ладно, давай ещё раз. Глубокий плавный вдох…

Вьюжна закрыла глаза, положила руки на колени и мягко вдохнула морозный колючий воздух.

— И выдох…

Суетливый пар вышел из её лёгких.

Она шла на голос Мороза, на этот раз вовсе не стараясь прогнать мысли. С каждым вдохом и выдохом ей становилось всё легче, и она наконец-то почувствовала, как тело стало мягким, нежным, почти невесомым. Голос слышался уже как будто издалека, и она постепенно перестала обращать на него внимание. Страхи, тревоги стали такими неважными. Вся эта её беготня за бессмертием. Да, жить вечно было бы здорово, но она давно уже поняла, что не это было главным. Ей было досадно от того, что несмотря на все свои усилия она так и не стала д остаточно талантливой, умелой… и особенной, какими были все зимние духи, что её окружали, не нашла свой «тот самый» дар, к которому это пресловутое бессмертие и прилагалось, а значит, не могла войти в один с ними круг. Просто смертная, да, долгожительница, но не более, чем необычно выглядящая вьюжная колдунья. Но когда она забывала обиду на своё тело, на свою магию, что так подвела её, она снова летала, летала и вьюжила, и там, в полёте, ей было так хорошо, что в какой-то момент становилось всё равно, насколько она заурядна…

Вдруг, не открывая глаз, Вьюжна увидела изумрудные ленты, струящиеся из ниоткуда в никуда в невесомом сиянии. Она уже готова была вздрогнуть, но:

— Чшшшш… — Прохладное дыхание Мороза скользнуло по её уху.

Она услышала, как он втянул ноздрями воздух, и пошла за этим шуршащим дыханием.

Вдох… выдох… вдох… выдох... В воздухе запахло виноградом, а во рту будто лопнула ягода кишмиша. Изумрудный свет с винными переливами сиял всё явственней и постепенно окутал всё вокруг. А потом с вышины мерцающих звёзд она увидела ночь. Ночь и огромный белый простор. Снег искрился в чистейшем лунном свете, как платье невесты, и было тихо-тихо и удивительно спокойно. Луна правила миром, простирала над ним свои ласковые струи, в её свете можно было увидеть гораздо больше, чем в ярких лучах солнца. Маленький комочек снега пришёл в движение, посмотрел на небо, и Вьюжна увидела крохотные бусинки глаз на морде белого медведя.

Это было так удивительно, что у неё перехватило дыхание. И вдруг она начала падать и отчаянно хватать ртом воздух, словно её лёгкие были крыльями, и от того, как часто она дышит, зависело, перестанет она падать или нет. Тут прохладные пальцы скользнули по её спине. Она пришла в себя, открыла глаза, но не смогла понять, летит она или сидит, где верх, где низ, голова закружилась, и она упала навзничь прямо в руки Морозу.

Вьюжна подняла голову, открыто посмотрела ему в лицо и впервые увидела, как он искренне улыбается.

***

Вскоре у неё получалась в своём медитативном трансе побывать не только на северном полюсе, но и на южном, на снежных вершинах гор, и даже с морозной высоты посмотреть на вечно тёплые земли, до которых раньше долетала только за пару дней. А эскизы узоров на ледяном зеркальце, остающиеся после таких прогулок, становились всё причудливей. Да, они были далеки от тех инных узоров, что сплетал сам Мороз, но Снежинкам на кружевные воротнички вполне могли сойти.

Вместе с тем совсем прошла та робость, которую Вьюжна испытывала к Морозу, и она уже не понимала, чем же он её так пугал. Да, бывало, вокруг её сердца словно оборачивалась маленькая ласка, когда он помогал ей выровнять ритм дыхания или придерживал за плечи, чтобы она не упала во время возвращения из медитации, и после, когда подавал чашку со сладким чаем, что снимал дрожь в её руках. Но в этом не было тревоги, скорее, детское предвкушение праздника Коляды, когда ты ищешь спрятанные подарки по всему дому и одновременно очень хочешь и не хочешь их найти — разгадать загадку прямо сейчас было бы весело, но хорошо то, что происходит вовремя, ведь зная подарок наперёд, ты почувствуешь не такую яркую радость от его обретения, так?

Маленькое чаепитие после подобных путешествий стало у них традицией. Вот и сейчас они сидели у входа в его незримый шатёр, смотрели, как солнце заходит за горизонт, окрашивая снег в персик и коралл, и попивали чай из чашек, будто вылепленных из звездных сумерек, а на десерт был манник.

Мороз поглядывал на Вьюжну и старался увидеть её суть. Она раскрывалась перед ним всё больше и больше, но что-то всё ещё ускользало в безлунном мраке.

— Знаешь, в первый день ты показалась мне маленьким зайчонком.

— Зайчонком? — Кем-кем, но после стольких тяжёлых сражений со своим страхом зайчонком Вьюжна себя точно не считала.

— Да, сжалась в комочек, лепечешь что-то. Но сейчас я думаю, что ошибся.

— В детстве я всегда представляла себя лаской, маленьким юрким зверьком, который сможет пролезть даже в пасть к псам тьмы Декабря. Но в какой-то момент я стала бояться зорких коршунов, и моя ласка куда-то исчезла.

— Коршунов? Именно коршунов?

— Ага.

— Это ты зазря. Они, конечно, и правда охотятся на ласк, но из-за своей самоуверенности часто сами становятся их добычей. Так что не бойся, маленькая ласка, и пусти в ход свои острые клыки и коготки, а то старик Хамсин в последние годы совсем обленился и не долетает до Парижа!

— Откуда ты?.. А, ну да — Снежинки.

Мороз неловко рассмеялся. Вьюжне показалось, или он и вправду покраснел?

— Признаться честно, — Вьюжна потянулась за очередным сладким кусочком, — в первый день занятий я подумала, что морозная магия скукота какая-то!

— Ну да, конечно, скукота! А тебе, наверное, хотелось плясать на балах, как Снежинки, или крутиться до устали на работе, как зимние пери. А, точно — носиться по всему свету, как твоя мать.

— Носиться по всему свету — весело!

— Ой, да ладно. Здесь, в этой морозной медитации, можно побывать в самых отдалённых концах земли, увидеть столько невозможных вещей. А пока ты своими силами долетишь, уже растаешь, как Снегурочка.

Вьюжна трижды кинула горсть снега через левое плечо: история проклятой Снегурочки до сих пор была ночной страшилкой у зимних духов.

Мороза позабавила суеверность Вьюжны, он хмыкнул, и она кинула в него снежком.

— И всё-таки во плоти летать по свету — веселей. Ведь тут важно не то, где ты окажешься, но как. Ветер щекочет перья, ласкает кожу, ты немножко задыхаешься и глаза слезятся, и кажется, будто ты переполнен любовью. Иногда можно даже не взмахивать крыльями, воздух, как любящий отец, сам несёт тебя. Там, в полёте, нет одиночества и нет сомнений в себе, о них просто некогда думать. Мысли исчезают, только чистое действие и ничего больше. Раньше, когда я была совсем маленькой и не думала про свою смертность, мне ничего не нужно было — только вот так летать. Иногда мне хочется отмести всё, чему меня учили, и только вьюжить.

Она прижала ладони к груди и вся подсобралась — и впрямь ласка, готовая к прыжку. Пока она говорила, щеки у неё раскраснелись, глаза заблестели беспокойным звёздным огоньком, узоры на перьях замерцали, соскучившись по полёту.

— Ладно, мне интересно. — Мороз поставил чашку и смахнул манные крошки с колен. — Покажи мне свою вьюжную магию.

— О! В ней всё просто. — Она встала и жестом позвала его встать с ней в центре поляны. — Я беру у ветра вдох...

Она махнула рукой-крылом, и воздух пришёл в движение. Поднялись лёгкие завихренья, они пробрались Морозу под одежду, пощекотали спину у лопаток и взъерошили волосы на затылке.

— ... щепотку снежинок...

Вьюжна рассыпала снег по ветру. Мороз улыбнулся её кокетливой игре и, словно кот, зачарованный ёлочными огоньками, смотрел, как серебряные пайетки кружат вокруг них.

— ... и узор в лучших традициях Снежного Веретёнца.

Она покрутила пальчиком вокруг оси, и тут поднялся вихрь такой силы, что её тугая коса распалась, и длинные кудри взметнулись вверх.

— Пойдем? — Она протянула Морозу ладонь.

Он взял её за руку, и они взметнулись ввысь. Там, в вышине, Вьюжна была в своей стихии, любое движение, каждый взмах был продолжением воздушных течений. Она поднимала снежинки с земли и сливала их с теми, что падали с небес, в единый кружевной вихрь. Серебряные завитки свитой неслись за ней, и она одним лишь взмахом, кивком, вздохом указывала им путь.

Вдвоём они летели над полем, и снег столпами клубился над ними, заполоняя всё вокруг, куда ни глянь — белая пелена. В этой снежной взвеси можно было спрятаться навсегда и ото всех. Все тайны, все секреты, все горести и все печали оставались там. И вырвались они из этой пелены, позабыв все сомнения и тревоги. Ничего не осталось, кроме радости.

Вдвоём они летели над городом, и вихри подгоняли прохожих, срывали капюшоны с голов. Что? Ты не был готов к этой оглушающей симфонии, к этому рок-концерту? Ну, тогда держись. И лучше не сопротивляйся, нет, не сопротивляйся. Прими музыку внутрь себя, пусть вьюга станет твоей частью. Хохочи вместе с ней, пой, кружись, и всё пустое, всё плохое исчезнет в далёком лесу и там останется до весны, покуда не растает и не переродится однажды ласковым летним дождём.

Вдвоём они летели над лесом, и через Вьюжну тот наконец мог петь свою гулкую, шершавую песнь. Да и не лес то был, а большой пушистый зверь, и Вьюжна расчёсывала его еловую шерстку своей нежной рукой-крылом. А он урчал от её успокаивающих прикосновений.

И Мороз слышал, как в этом полёте Вьюжна пела колыбельную. Колыбельную для боли, горечи, печали, чтобы все они заснули, а в утренних сумерках исчезли навсегда. И всё его одиночество, вся его тоска и всё недопонимание уносились куда-то далеко-далеко вместе с этой колыбельной, которую Вьюжна мягко мурлыкала про себя, обнимая его в полёте.

***

Её не было уже восемь дней. Ничего такого, нет, Мороз не волновался, даже дни не считал, просто во второй чашке стыл чай, да и на этой неделе был сметанник, жалко, испортился — пришлось половину выбросить. И вовсе не стоило ходить к Ледяной усадьбе. Что могли эти улеб-хёсты сказать о том, где Вьюжна? Только и горазды были, что пожимать плечами да разводить руками, мол, не знаем, где маленькая госпожа.

Вьюжна пришла через две недели, таким глубоким вечером, что луна уже умылась и сияла своей непорочной чистотой в небе пролитых чернил. Он не столько услышал, сколько почувствовал её нервные шаги на снегу. Выскочив за порог, Мороз кинулся к ней:

— Где ты была? — Он пытался взять её за руку, но она лишь дергано ходила взад-вперед по поляне, как заводная новогодняя игрушка, не даваясь прикосновениям.

Покусывая ногти, она бросала на него суетливый взгляд из-под растрепавшихся волос.

— Я научилась делать алмазную пыль.

— Что, прости?

— Алмазную пыль, или ледяные иглы, не знаю, какое название правильное.

Он молча стоял, ожидая продолжения, спокойно, словно вечная мерзлота, глядя на её вьюжные метания.

— Я была на северном полюсе и делала всё то, чему ты меня научил. Я пыталась сделать алмазную пыль, но чистые медитации не очень помогали, и тогда я решила добавить в начало ритуала свою вьюжную магию. Показать?

Мороз кивнул.

И тогда она внезапно остановилась прямо посередине поляны, медленно вдохнула и выдохнула, после чего так резко взмахнула руками-крыльями, что начался страшный вихрь. Ещё, ещё, и ещё взмах. Снежинки окутали её всю белым вуальным коконом, как фатой, и она воспарила над землей.

Ветер не давал дышать, снег слепил нещадно, Мороз с трудом оставался на одном месте. Он прикрыл глаза рукой, и ледяные кристаллы острыми иглами впивались в его локоть. Такому сильному бурану и Хаар Силлиэ позавидует.

И тут в один миг всё остановилось. Мороз открыл глаза. Каждая снежинка, каждая льдинка замерли в пространстве, не падая и не воспаряя, лишь мерцали в немом безветрии. Луна, такая же чистая и невинная, что и до этого, заливала своей лучезарностью всё вокруг, отражаясь в застывших ледяных зеркалах размером с пылинку — то сверкала алмазная пыль.

Мороз увидел Вьюжну как будто сызнова: она парила над землёй, её мягкие волосы плавно вились в пространстве, словно в толще Ледовитого океана. Она застыла, но не замерла, глаза закрыты, но грудь слегка поднималась в такт долгому дыханию, и вместе с тем узоры на руках-крыльях слегка переливались в лунном свете. Вся её одежда исчезла, и лишь длинные локоны слегка прикрывали наготу. Мягкая перламутровая аура исходила от обнажённого тела Вьюжны.

Мороз приблизился к ней, и иней стал покрывать своими зачарованными витками её кожу, изморозью покрылись ресницы. Но Вьюжна не боялась даже люти. Она парила в морозном трансе и вместо пара выдыхала мерцающие ледяные блестки.

А луна всё светила, как начищенное серебряное блюдце, и стало морозить так, что она обернулась парселеной, и казалось, что на небе три луны вместо одной.

Мороз подошёл совсем близко.

— Я вижу тебя, — прошептал он.

Глаза Вьюжны медленно открылись.

— И я тебя вижу.

Сибирянка сидела в большой общей кухне. Свет был выключен, и никто не мешал её ночному трансу. Кутаясь в мягкие теплые штаны, кофту, шерстяные носки, завёрнутая, как тутовая куколка, в одеяло, она пила горячий чай с лимоном, чей легкий пар грел высунутый из-под вороха вещей нос. С приходом холодов стало понятно, что эту школу Матушки Альмы строили те ещё зимнари.

Хотя зима здесь была совсем иной: лёгкой, однослойной, одно слово, что север. Потому-то зимнарь с её факультета что не день смеялся над детьми лета, которые, право, непонятно что забыли в этих широтах. Сибирянка тоже попадалась ему под горячую руку со своей шапкой, шарфом и плотным ватником.

«Ну честное слово, холод, конечно, не как дома, но правда ощутимый, — бурчала она себе под нос. — Ещё эта морская влажность ухудшает дело. Да и ватник тонкий, не пухом даже подбитый, мог бы сделать хоть на это скидку».

Но эти летние нытики и вправду доставали — завывать об ужасном холоде посреди этой безсугробной зимы, которая вместо ноября началась только в январе, было верхом неблагодарности к здешнему климату.

Жизнь в одной из школ Матушки Альмы на берегу северного моря только казалась сказкой. Высокое безучастное небо, повсюду одни камни да вода. Тайгой и не пахнет. Даже вороны, что всё детство каркали каждое зимнее утро, возмущенные бурной деятельностью людей в предрассветный час, больше не провожали её из дому в местную школу. Из птиц тут одни чайки, да и учебные классы и жилые комнаты учеников располагались под одной крышей — так что даже на улицу не было повода выйти. Ни звуков, ни запахов, ни природной красоты.

Да, можно было доехать до города, что стоял всего в пятнадцати минутах езды на голубом трамвае. И да, там что ни дом, то попытка добраться до величия Облачного дворца. Но сибирянка лучше бы поглядела на настоящий Облачный дворец, хотя теперь он был так высоко, что веселая музыка снежных балов долетала до земли лишь тусклыми осадками.

«Да, этот зимнарь просто соскучился по дому. Видно же, что ему так и хочется упасть в объятия Царицы Зимы, но вот всё никак, — думала она, глядя в иссиня-чёрную ночь за окном. — И мне хочется в её объятия, а потом сразу нырнуть в тепло рук Хатан Тэмиэрийэ».

— О! Привет, чукча в чуме ждёт рассвета! — раздалось в дверях.

— Не включай свет!

И подруга не стала. Она тоже была сибирянкой и оставалась ею, несмотря на четыре долгих года, что уже провела здесь, у северного моря. И потому тоже не выходила из комнаты в холодные коридоры без пушистого пледа на плечах, пронизанного орнаментом тёплых золотых нитей.

— Лучше налей себе чаю и садись со мной. Там, за окном, кажется, что-то наконец происходит.

Вода была горячей, но недостаточно, поэтому старшая сибирянка щелчком пальцев вызвала огонь и поставила чайник кипятиться. За эти две минуты возмущённый громкими звуками воздух успокоился и снова стал сонным и мягким, как пёс, спрятавший от холода нос под задней лапой. Старшая налила чаю себе и подлила кипятка в большую кружку младшей, потом, так же свернувшись хризалидой, села рядом у окна.

— Как твоё ничего? — спросила старшая.

— Да никак, Галю. — Лицо младшей сморщилось, будто лимон из чая дал излишней кислоты. — Я сильно в нём ошиблась, даже Никитка, тот зимнарь с моего факультета, что вечно пытается меня уколоть, и то лучше.

— Но твой-то тоже зимнарь, вроде как у вас должно быть много общего.

— «Вроде как» хорошо подмечено. За эти три года здесь он забыл, кто он. Сомневаюсь, что даже знавшие его раньше зимнарины отыщут в нём хоть что-то родственное. Так что от зимнаря в нём осталось только одно слово. И ещё… — Младшая сибирянка глубоко выдохнула, а где-то в глубине моря каракатица окрасила воду дымчатым мраком. — Он больше не мой.

Тишина на мгновение стала совсем чернильной.

— Рассталась, значит.

Лёгкое колебание на дне северного моря.

— Наин, ты как?

Младшая молчала. Она долго разглядывала ночь за окном. Сегодня было особенно темно, ни одной звезды. Старшая подождала, поднесла кружку, что грела руки, к губам, сделал глоток и тоже стала смотреть в окно.

— Видишь, что там? — тихо сказала младшая. — Наконец-то, да?

— Хоть какой-то привет от Сибири-матушки, и то радость.

На широком дворе, с помелом из птичьих перьев в руках, тихо пританцовывала Вьюжна, и движения её клубились небольшими завихрениями. Да, это не был настоящий вьюжный танец, но от этих вальсирующих движений становилось легче на душе.

— Как бы я хотела, чтобы Вьюжна унесла все мои горести и печали. Чтобы разочарование стало лёгкими снежинками, и я бы улетела с ней далеко-далеко. В Тайгу. В Сибирь. И где-то там стала маленькой вольной лаской, настолько крошечным белым комочком, что даже охотникам в добычу была б не нужна, но при этом хищным зверьком, которого никто больше не смог бы обидеть.

— Лаской? — встрепенулась старшая. — Они ж вонючие!

Младшая пару раз фыркнула, тихо засмеявшись. И они стали смотреть дальше, как Вьюжна, танцуя, подметает двор.

— Знаешь, я бы тоже этого хотела.

Они тихо спали в деревне высоко в снежных горах. Завтра у многих будет важный день. Завтра кто-то получит золотое солнце с чувством удовлетворения, кто-то — серебряную луну, и будет корить себя за несовершенство, а кто-то получит бронзовый диск и будет счастливее всех предыдущих, потому что всё-таки взошёл на пьедестал.

Но пока они тихо спали. Зимние Олимпийцы в олимпийской деревне высоко в снежных горах. И Февраль, такой жесткий, такой требовательный, такой воинственный, нежно улыбался, глядя на них — воинов со всех концов света, предпочетших любовь к спорту войне. Каждые четыре года они устраивали самое эпичное состязание, самую многонациональную битву под благословляющим взором Февраля.

И когда на Гульбу — третий зимний праздник, которую зимние духи праздновали наперекор Масленице, — приходил Март и вызывал Февраля на поединок, тот сражался всерьёз каждый год — неважно, был и ли в этом году Зимние Олимпийские игры или нет. А всё для того, чтобы в начале весны его олимпийцы всё равно могли посражаться за спортивную славу.

И Февраль никого, никогда, ни о чём не просил, лишь одну Вьюжну — спеть ещё раз свою колыбельную этим чемпионам: будущим ли, нынешним ли, тем, кто так никогда и не получит медаль, но всё равно любит ходить на лыжах, кататься на коньках и санях, трогать лёд рукой, играть в снежки во дворе, катиться с горки на птичьих скоростях — всем им от маленького мала до великого велика. Чтоб не знали они горестей, не проливали кровь на снег, не замерзали насмерть в дозоре, ведь на поверку оказалось, что их любовь к зиме питала Февраля сильнее страха.

И, вспоминая прошлое, как чуть не исчез, как говорил Царице, что охота и спорт не заменят войны, Февраль — такой непоколебимый, такой хладнокровный, — смущался и тихо про себя говорил Царице «спасибо».

Придёт тот день, придёт тот час, придёт неделя. Неделя, когда люди будут справлять Масленицу, а весь зимний двор — Гульбу.

Масленица для Царицы Зимы как кипяток по горлу. И пусть люди перестали поминать предков блинами (что за привычка зимою смерть пестовать!) и нынче взамен этого призывают ими солнце, но чучело масленичное она им простить не могла. Вот и самому Хатан Тэмиэрийэ теперь приходилось ходить мимо неё с извиняющей улыбкой: он сам когда-то предложил в этот день сжигать всё старое — для новой жизни, и вот во что это превратилось.

В дни, когда Масленица будет подходить к концу, а Гульба будет в самом разгаре, придёт к Снежному Веретёнцу на третий зимний праздник Март. Он подойдёт к трону Царицы Зимы, не преклонит колен и лишь свой меч достанет из ножен.

— Царица Зима, — скажет он, — я пришёл отвоевать твой трон для моей госпожи.

— Ну что ж, правила ты знаешь, — ответит она. — Выйди на поединок с Февралём, и посмотрим кто кого. Выиграешь — мы свернём нашу Гульбу, как только люди на своей Масленице сожгут моё чучело. А проиграешь, так Королевне Весне придётся обождать, а тебе — гулять с нами до первого полнолуния после равноденствия.

— Ты оговорилась, Царица. Лишь до весеннего равноденствия, и только.

— Ну, это уж как пойдёт. Мой дорогой Февраль больно переживает, что мы и войну сменили на охоту, и дней военоначальничать у него меньше остальных. Так коли победит, пусть отыгрывается сколько хочет. А будешь спорить, мы и Майе подарочек припасём, аккурат на первое число. Да, мои хорошие?!

— Да! — ответит пьяная Гульба.

Ничего не скажет Март и лишь дотронется до медальона Кота-Баюна. Он знает, Царица Зима сдержит слово, и либо он исполнит свой долг, либо сидеть ему подобно Ноябрю по другую сторону от её трона. А ежели произойдёт непоправимое, у него есть к кому обратиться за помощью.

Выйдут Март и Февраль на ристалище, и пока дети лета будут петь оскорбительные веснянки про Царицу Зиму-кривошейку, которая всем надоела и всех переела, вся Гульба начнёт свою традиционную песенку в поддержку Февраля.

И да победит тот, кто окажется сильнее!